Селин подняла ладони в мольбе, но глаза остались жесткими, как черные жемчужины.
– Прости нас.
Историк вернулся в кресло, открыл том и сделал три глубоких вдоха, чтобы успокоиться. Презрение, которое он испытывал всего несколько мгновений назад, сменилось яростью и страхом, а вместе с ним и некоторым пониманием, что скрывается на дальнем берегу. Все-таки была причина, по которой императрица не захотела проводить этот допрос сама. Причина, по которой Селин Кастию похоронили в самой темной яме, какую только смогла сотворить его госпожа. Она могла оборотиться девушкой из нордлундского захолустья. И, возможно, добавила бы горстку лет к своему существованию. Если бы он упал в эти черные воды, она все равно осталась бы здесь, беспомощная, на темном берегу, но для его трупа это было бы слабым утешением. Снова взглянув в эти черные глаза, Жан-Франсуа наконец понял. Возможно, его поймали в ловушку и загнали в угол…
Это существо опасно.
– Что мой брат рассказывал тебе о нашем детстве? – спросила она.
Историк облизал пересохшие губы, отхлебывая из бокала с кровью, стоявшего рядом с ним.
– Вы выросли в провинции Нордлунда, – ответил он. – Младшая дочь Рафаэля Кастия и Ауриэль де Леон. Он – кузнец, грубый ублюдок, увлекающийся шлюхами и выпивкой и избивающий своих детей. Она – благородная дочь барона, львица, которая делала все возможное, чтобы вырастить своих детей в свете Единой Веры.
За серебристым наротником раздался смешок.
– Это тебе Габриэль напел?
Жан-Франсуа моргнул.
– А вы исполните другую песню?
– Моя мать не была львицей, грешник. Ауриэль де Леон была гордой, зажравшейся девчонкой. Мой отец, женившись на женщине, вынашивающей ребенка монстра, сделал то, на что отважились бы немногие мужчины. А она отплатила ему презрением. Именно в Габриэля мама вкладывала всю свою веру, все свое время, всю свою любовь. А остальным… нам доставались объедки, которые она называла пиршеством.
Чудовище покачало головой, проводя ногтями по камню.
– Мой отец не был грубым ублюдком, – сказала она. – Я бы назвала Рафаэля Кастию добросердечным. Даже в детстве я понимала, что он чувствовал: ему были не рады в постели, которую он соорудил собственными руками. Крупный мужчина, сильный как бык, он ходил так, словно таскал на спине тяжелую ношу. Он слишком много пил. Сбился с пути. Конечно, он не был святым, мой папа́, но все же он старался. И он никогда не поднимал руку ни на мою мать, ни на мою сестру, ни на меня.
– Но избивал Габриэля, как…
– Как непослушного пасынка? – Селин кивнула, блестя глазами в темноте. – Потому что он таким и был, Честейн. Мать забила моему брату голову такой чепухой, что он ничего не мог с собой поделать. Разжигал огонь своей гордости, пока тот не разгорелся настолько ярко, что ослепил его.
Историк поджал губы.
– Ваш брат рассказывал совсем другую историю.
– Нисколько не сомневаюсь. Как бы часто он ни вспоминал об алкоголе и распущенности, все же самой большой любовью Габриэля были не они. А ложь.
Жан-Франсуа нахмурился, взглянув на башню высоко над головой.
– Давай поговорим начистоту, малыш-маркиз, – сказала Селин, сплетая пальцы на бедре. – Твоя императрица убила бы нас, если бы посмела. Ей плевать, откуда я взялась и кем мы стали. Марго Честейн интересна история Селин Кастия лишь потому, что она связана с историей другого человека. Мадемуазель Грааль. Красная Длань Господа. Мы были там в тот день, когда имя Сан-Диор впервые воспели небесам, мы слышали, что небеса пропели в ответ. Так что, хотя истории лучше всего начинать с самого начала, хотя моему милому братцу не доставляет особого удовольствия рассказывать о себе, давай предположим, что ты здесь с другой целью, а не для того, чтобы потешить мое самолюбие. Позволь нам рассказать историю, которую на самом деле желает услышать твоя госпожа.
Селин откинулась назад, вытянув перед собой ноги и опершись ладонями о камень.
– Мы заверяем, что, услышав ее, ты узнаешь о нас все, что нужно.
Историк наклонил голову и поднял перо.
– Как угодно, мадемуазель Кастия.
– Итак. – Чудовище опустило подбородок, наблюдая за историком сквозь темную дымку ресниц. – На чем же остановился мой любимый Габриэль?
– На мосту в Кэрнхеме, – ответил Жан-Франсуа. – Вы искали древнего Эсани среди пиков Найтстоуна, но обнаружили его мертвым, наложившим на себя руки. А в это время вас настигли преследователи из двух разных Дворов Крови. Проявив удивительную для вампирши ее возраста силу, Мать-Волчица отделалась от Душегубиц, и защищать Диор от Дивоков пришлось только вам с Габриэлем. И вы предали его.
– Предала, – вздохнуло чудовище. – Дорогой брат. Дорогой лжец.
– Вы отрицаете, что позволили ему упасть?
– Мы говорим только то, что предатель не имеет права блеять, когда чувствует нож в собственной спине. И что мой брат позволил пасть мне задолго до того, как мы соизволили отплатить ему тем же.