Оставив своего фамильяра на каменных плитах, вампир спустился по лестнице в замок, за ним быстро следовала Мелина. С каждым шагом улыбка, которую он дарил угоднику, исчезала, а мрачное веселье, которое он испытал, заметив страх де Леона, испарялось. Он шел неосвещенными коридорами мимо бдительных фамильяров и бессмертных придворных, мелькавших тенями, а в сознании у него сгущалась еще более темная тень. Он знал, что на самом деле ему ничего не угрожает, что его маман не рискнула бы причинить вред своему любимому сыну. Но мысль об этой… мерзости, о перечне ее преступлений, о том, что он должен каким-то образом завоевать ее доверие…
По его приказу окованные железом двери открыли, и он спустился в недра замка, миновав пределы всякого света и надежды. Если верхние пространства Суль-Аддира звучали гимном небу и земле, то его подземелья были одой бездне – безмолвной, темной и совершенно забытой. Рядом шли рабы-мечники и семенила неизменно послушная помощница Мелина. Хрустели по черному камню сапоги, пока они тайными ходами спускались все ниже и дальше от света. И наконец, в самой глубокой и мрачной яме во чреве Суль-Аддира маркиз Честейн и его компания остановились перед парой тяжелых каменных дверей.
Они были оправлены в серебро и скреплены таким же замком и цепью. Жан-Франсуа достал ключ, который доверила ему его дама, и передал его домоправительнице. Морщась от боли, Мелина открыла серебряный замок, Жан-Франсуа отступил назад, пока рабы разматывали цепи. По кивку, приложив усилия, мужчины широко распахнули тяжелые двери.
За дверью их ждала камера, черная как смоль, которая едва уловимо пахла кровью и углем. Стены высечены из необработанного камня, грубо и наспех обтесанного, звеневшего от песни бегущей воды. Небольшое пространство размером пятьдесят футов в ширину и пятьдесят в глубину заканчивалось неровным обрывом, ведущим к бурному потоку темной воды, которая все еще текла, несмотря на вечную зиму, охватившую мир далеко наверху.
Подземная река.
Трое рабов осторожно вошли в камеру и поставили у кромки воды богато украшенное кожаное кресло, а рядом стол из красного дерева. На нем стояли химический шар, два хрустальных бокала и бутылка зеленого стекла. Сделав свое дело, мужчины удалились с высоко поднятыми факелами, ни разу не повернувшись спиной к реке и темному берегу за ней.
Мелина умоляюще заломила руки.
– Хозяин, я…
Жан-Франсуа поцеловал кончики своих пальцев и прижал их к ее губам.
– Присмотри за де Леоном. Я позову, если что-то понадобится.
Ее глаза светились страхом, когда она склонила голову. Жан-Франсуа взглянул на мужчину, возвышавшегося рядом с ним – шесть с половиной футов налитых силой мышц, с горящим факелом в руке. Темные волосы были зачесаны назад, образуя на лбу вдовий пик, а борода подстрижена так остро, что могла бы порезать губы.
– Если я вдруг закричу, капитан Дэлфин, пожалуйста, поспешите.
Капитан приложил правую руку к ливрее с символами Честейнов на груди.
– Маркиз.
Жан-Франсуа вошел в камеру, зажав в ладонях свою историю в кожаном переплете. Двери с глухим стуком закрылись за ним, и сквозь каменные стены, под журчание воды, весь остальной мир на мгновенье погрузился в тишину. А потом он услышал, как зазвенела цепь, щелкнул, закрываясь, замок, слабое дыхание, потрескивание факелов и глухое биение испуганного пульса Мелины. Он оглядел камеру: безликая, холодная, и, если не считать химического шара на столе у реки, совершенно лишенная света. Тюрьма была очень глубокой и темной – тут его императрица расстаралась.
А затем он посмотрел на существо, которое называло эту тюрьму домом.
Она была высокой, стройной, бледной как иней. Притаилась на стыке света и тьмы на дальнем берегу реки. Не в силах переправиться. Голова ее была опущена, длинные темно-синие волосы спадали на фарфоровые щеки. Она была одета в кожу, рваные шелка и красивый, богато украшенный плащ, достойный самого императора. Ткань была темно-красной, отделанной золотой филигранью, в пятнах старой крови, свежего пепла и разрушенных ненавистных амбиций. Нижняя половина лица, челюсть и ужасные, смертоносные зубы были скрыты маской в виде плотной посеребренной решетки. Она молча наблюдала за ним, с яростью, пылающей, как клинок ангела, и взглядом, черным, как душа дьявола.
– Я – маркиз Жан-Франсуа крови Честейн, историк Ее Темности Марго Честейн, первой и последней ее имени, Бессмертной Императрицы Волков и Людей.
Чудовище ничего не ответило.
– Вы – Селин Кастия, последняя лиат.
Чудовище по имени Селин так и не издало ни звука. Глаза у нее горели, как свечи в темноте, воздух казался липко-черным, дурманящим. На мгновение маркизу показалось, что он стоит не на берегу реки, а над самой бездной, и только холодное прикосновение этих зубов к его горлу может спасти его. Но он отвернулся, положил свою историю на стол, почесал рану под платком. Расправив сюртук, Жан-Франсуа уселся в кожаное кресло и стал смотреть на воду.
– Ничего не хотите сказать, мадемуазель?
Лиат молчала, дрожа, как новорожденный жеребенок, не сводя глаз с его горла.
– Я могу ждать всю ночь, – сказал историк. – И еще столько ночей, сколько потребуется. Сколько вы уже здесь томитесь? Семь? Восемь? Боль, должно быть, невыносима. Но все это может закончиться, мадемуазель, если вы просто поговорите со мной.
Чудовище молчало, измученное и дрожащее.
– Значит, увы, – вздохнул маркиз. – Не возражаете, если я немного посижу и почитаю? Ваш брат был весьма откровенен, и, возможно, вы захотите что-то поправить.
Жан-Франсуа скрестил ноги и раскрыл том, лежавший у него на коленях. Нежно посасывая нижнюю губу, он позволил своему взгляду блуждать по страницам, между которыми, подобно воде, струился жирный темный шрифт, возвращая его к битве при Кэрнхеме, к…
– Габриэль.
Жан-Франсуа почувствовал легкий трепет в животе, но твердой рукой перевернул очередную страницу.
– Хм? – пробормотал он, поднимая взгляд. – Прошу прощения, мадемуазель Кастия?