– Я нужна им живой, Габриэль, – настаивала Диор. – Они не посмеют стрелять, пока я стою здесь, рядом с тобой. А порченые не станут бросаться в бездумную атаку, чтобы…
– Чтобы что? – спросил я.
Она с вызовом расправила плечи.
– Чтобы не навредить мне.
– Вот именно! – огрызнулся я, и все мои страхи стали очевидны. – Чтобы не навредить тебе!
И я снова услышал эти звуки, они пробивались из моего сердца сквозь вой ветра и раскаты грома. Из-за баррикад у меня за спиной доносились тихие шаги и смех. Эхо голоса моей жены, парящее в темноте перед глазами вместе с прерывистой песней Пьющей Пепел.
– Вернись внутрь, Диор.
– Может, тебе стоит перевести дух, брат? – прошептала Селин. – Ты злишься.
Я зарычал на кровавую тень у себя за спиной:
– Считаешь, так рисковать ею разумно?
Селин стояла, выпрямившись, на воющем ветру, темные волосы развевались вокруг ее жуткой маски. Безжизненный взгляд скользнул по мне, затем по Диор, сверкая лисьей хитростью.
– Мы согласны с Граалем. Она больше не может прятаться с-с-среди теней.
– Наконец-то! – воскликнула Диор. – Merci, мадемуазель!
– Да ты просто гребаная вероломная свинья, – рыкнул я, сердито взглянув на сестрицу, прищурившую свои мертвые бледные глаза. – Ты готова рискнуть жизнью Диор, только чтобы обыграть меня?
– Ты льстишь себе, – вздохнула Селин. – Мы вс-с-сегда говорили, что Диор должна принимать себя такой, какая она есть. Такой, какой она рождена. Она демонстрирует доблес-с-сть, противостоя врагу, и за это ее следует похвалить. Несмотря на все твое высокомерие и ярость, причина не в тебе. – Она покачала головой, сверкая глазами, горящими под ужасной маской. – Но высокомерие и ярость вс-с-сегда были любимыми грехами Черного Льва, не так ли? Ты проклят гордыней, Габриэль. Тобой правит гнев.
От ярости, еще больше омрачившей мое сердце, я заскрежетал зубами. Во мне нарастали отчаяние, гнев и страх, а в голове продолжали звучать отголоски той проклятой колыбельной.
Я сунул Пьющую Пепел назад в ножны и с рычанием повернулся к Диор.
– Ладно, хватит нести чушь. Вернись внутрь. Сейчас же.
– Габриэль, да у меня все схвачено, – настаивала она. – Я же убила Дантона. Я умею драться!
– Один удачный удар, и ты считаешь, что готова к войне? Каков был первый урок, который я тебе преподал?
Я схватил ее за пояс, и металл запел, когда я выдернул клинок из ее ножен. И, оскалив клыки, швырнул его через перила в пропасть.
– Клинок и полподсказки в два раза опаснее, чем сражаться без клинка и без подсказки вообще!
– Успокойся, брат, – прошептала Селин. – Твой гнев ус-с-силивается…
– Так оно и есть, черт возьми! И если бы ты знала, на что способны эти гребаные монстры, ты бы ни за что на свете не стала натравливать ребенка на…
– Я не ребенок!
Крик Диор прервал мою жаркую речь, но замереть меня заставило выражение ее лица. Во взгляде у нее было столько обиды. Столько огорчения. И столько любви, что мое разбушевавшееся сердце чуть не разорвалось на куски.
– Но ведь в этом-то все и дело, да? – спросила она.
Тут ее голос сорвался. Перешел на шепот:
– Боже, именно в этом всегда и было…
В глазах Диор заблестели слезы, когда она взяла меня за руку и крепко сжала.