Когда его убили, ему, наверное, исполнилось лет двадцать пять. Гладкие волосы прилипли к коже, испещренной паутиной темных вен. Он был обнажен, как новорожденный в первый день своего святого, правая рука отрублена по локоть – вероятно, при жизни он был солдатом. В рядах грязнокровок такие попадались часто: молодые люди, раненные на поле боя, обескровленные холоднокровками, с которыми они сражались, и, если им не везло, попадавшие потом в ад на земле.
Мы шли с подветренной стороны, бок о бок, в безопасности. Диор бросила на меня полный надежды взгляд, указывая на себя и делая колющее движение. Но я вряд ли позволил бы Граалю Сан-Мишона хладнокровно вступить в схватку всего после двух недель тренировок с мечом. Даже если бы он был безруким, беззубым и прикованным к железному столбу с нарисованной на заднице мишенью.
Я покачал головой. Нет.
Диор недоверчиво подняла палец. Он же только один!
Я нахмурился еще сильнее – хмуриться я умел: три года тренировался, когда был командующим легионами императора Александра III, не говоря уж о том, что десять лет был отцом.
Нет, юная леди.
Диор нахмурилась в ответ. Ты мне не папа́, старикан.
Я видел в ее глазах остроту, отточенную на краю сточной канавы и камнях глухих переулков. То, что она мне сказала, было правдой – она полжизни заботилась о себе сама, пока я не налетел на нее. И я задумался: для чего, черт возьми, я ее тренировал, если не для этого?
Я глубоко вдохнул и потом долго выдыхал. И, наконец, подбросил Пьющую Пепел в воздух. Диор со свирепой усмешкой поймала клинок, восхищенно разглядывая узор на рукояти. Пробуя его на вес, она прикрыла глаза, прислушиваясь к серебряной песне, зазвучавшей в ее голове. Я знал, что она в надежных руках: в конце концов, Пью и Диор вместе покончили с Дантоном Воссом, и теперь между ними существует связь, глубокая, как океан.
Холоднокровка все еще принюхивался, стоя к нам спиной, его грязные волосы развевались на ветру. Обогнув поляну, я проверил колесцовый пистолет, размял шею. Бросив быстрый взгляд на Диор и убедившись, что моя юная ученица готова к бою, я вышел, желая отвлечь ее противника. Дальнейшее длилось, наверное, три-четыре секунды.
Но, по правде говоря, это изменило всю нашу жизнь.
– Эй ты, зловонный гоблин!
Когда я закричал, порченый развернулся быстро, как зимний вихрь. Диор уже была готова ударить его в бок, высоко подняв Пьющую Пепел. Но когда порыв ветра отбросил волосы со впалых щек чудовища, мой живот превратился в комок маслянистого льда.
Его лицо было лицом давно умершего существа. Бледное, сгнившее, истощенное. Но на лбу, напротив ввалившихся глаз, я увидел отпечаток большого пальца, испачканного свежей кровью.
И когда он взглянул на Диор, устремляясь к ней сквозь ночь, его губы растянулись в кривой усмешке.
– Вот ты где.
Пьющая Пепел обрушилась на него, как рука Господа. Порченый даже не пытался защититься, мертвая плоть разошлась, точно вода, под натиском девушки – быстрым ударом северного ветра из арсенала, который я ей показывал. И развалился на две части, дымящихся и обожженных. Диор резко остановилась на окровавленном снегу, почти не веря своим глазам и уставившись на меч в своих руках. И, взглянув на меня, торжествующе улыбнулась, пискнув так громко, как только осмелилась:
– Благая чертова Дева-Матерь, ты ВИДЕЛ ЭТО?
Девушка пританцовывала на месте, вертя в руке Пью, и наклонилась, чтобы посмотреть на разрубленный труп.
– Хрен тебе, чтоб тебе подавиться каждым дюймом моей красивой задницы, ты, уродливый м…
– Семеро мучеников, – прошипел я.
Диор прервала празднование своей победы и взглянула на меня.
– А?
Сердце у меня ушло в пятки, а кишки подкатили к горлу. Я знал, что мы ступим в логово волков, как только покинем пределы Сан-Мишона, но какая-то глупая часть меня надеялась, что волки не смогут выследить нас так быстро. Взглянув на окружавшие нас заросли, а затем снова в удивленные глаза Диор, я судорожно вздохнул и заговорил с яростью и страхом человека, который держал судьбу всего мира в своих трясущихся руках.
– Шило… черт…
Я сердито всмотрелся в темноту.
– Мне…
Я уставился на труп.
– В рыло!
XII. Ничто не вечно