Из зимних глубин доносилась завывающая песня ветра. Спешили по своим делам ночные существа, не обращая внимания на печали каких-то там людей. Обещание спокойного сна. В детстве ночь казалась мне временем, когда нужно бояться; местом, где обитали чудовища. Но, несмотря на весь свой ужас, на всю таинственность, ночь иногда может быть лучезарной, вампир. Ночь может быть…
– Прекрасной, – пробормотал Жан-Франсуа.
Последний угодник-среброносец оторвал глаза от химического шара, и его взгляд упал на последнюю иллюстрацию историка – изображение Габриэля, стоящего на страже в темноте. Когда вампир поднял на него свои шоколадно-карие глаза, в которых можно было утонуть, Габриэль медленно кивнул.
– Иногда, – согласился он. – Иногда она может быть прекрасной.
Губы Жан-Франсуа скривились, когда угодник сделал еще один глоток вина.
– Но тогда я не осознавал всей этой красоты. Когда я остался один и наконец перевел дух, перед глазами вспыхнули воспоминания о последних объятиях Батиста, о прощании с Аароном. Я вытащил пробку из бутылки, желая только одного – напиться до онемения. Еще одна потеря. Еще одна утрата.
И, вглядываясь в темноту, я вдруг осознал, что она смотрит на меня в ответ.
Сердце у меня сжалось при виде бледной, как призрак, фигуры, стоящей среди деревьев. Она была одета только в ветер, возле ее бескровных губ темнела прекрасная родинка, а глаза казались глубокими, как во сне. Волосы – как сама ночь, бархатно-черные, и когда ее тень потянулась ко мне через стену смерти, я увидел желание во взгляде, а в воздухе повис запах серебристого ландыша и крови, как в ту ночь, когда он постучал в нашу дверь.
«Мой Лев», – прошептала она.
Как бы мне этого ни хотелось, я знал: это не моя жена, а лишь греза жаждущего безумца. И хоть я понимал, что вижу призрак, вид моей Астрид все равно наполнял мои глаза слезами, а сердце тоской по дому, в который я никогда не смогу вернуться.
Дому, который Фабьен Восс отнял у меня.
«Я скучаю по тебе…»
Теперь она стояла у меня за спиной – темный ангел, сжимающий меня в объятиях. В памяти возникли наши страстные ночи, а мысли о ее крови, горячей и обжигающей мне горло, наполнили меня ужасным, удивительным желанием. Я снял перчатки, и в деснах шевельнулись клыки, когда я прижался губами к ее запястью, а пронизывающий холодный ветер развевал вокруг нас ее длинные черные волосы.
«Мы скучаем по тебе…»
И тогда во мраке я увидел ее, и сердце мое упало, а на глаза навернулись слезы. Знакомая фигура, стройная ивушка, такая юная, Боже, слишком юная. Она была одета в черное, как вороньи перья, а бледной кожей напоминала смерть. Волосы мамины, а глаза… на меня из темноты смотрели мои глаза.
– Пейшенс, – выдохнул я.
«Папа́…»
Она протянула ко мне руку, моя прекрасная малышка, приглашая присоединиться к ней в тени. Я задрожал от боли, осознав, как легко я мог бы снова оказаться с ними: мир в душе был на расстоянии одного взмаха ножа. Но у меня остались дела, которые я должен завершить. Месть, вкус которой я только начал ощущать. И еще одна девушка, которая нуждалась во мне почти так же сильно, как я нуждался в ней.
– Подождите еще немного, любимые, – взмолился я.
– Габриэль?
Я тяжело вздохнул, вытирая глаза.
– Я здесь, наверху, Лаклан.
Я услышал стук серебряных каблуков по насту, прогнавший все мечты о семье, когда Лаклан а Крэг поднимался ко мне по замерзшему склону холма. Приподняв в знак приветствия воображаемую треуголку, мой бывший ученик сунул руку без перчатки под мышку, чтобы согреться, и от него повеяло морозом. Меч Диор все еще висел у него в ножнах на поясе, и, несмотря на связывавшее нас прошлое, я почувствовал отблеск угрозы, исходящий от семиконечной звезды у него на груди.
– Порядок?
– Никаких признаков Дивоков, – тихо ответил он. – Если ты об этом.
– Спасибо, брат. – Я кивнул. – За то, что был начеку.
Лаклан пожал плечами.
– Твоя спина. Мой клинок.
– Тебе нужно немного поспать.
Он шагнул ко мне, и гнев, который он так долго сдерживал, сверкнул в остром взгляде зеленых глаз.