Девушка сжала мне плечо, прошептав благодарственную молитву. Часто моргая и оглядываясь по сторонам, я заметил на берегу реки кучку испуганных малышей, которые на Диор смотрели с удивлением, а на меня – с благоговением. Сплюнув кровью, я посмотрел на задыхающегося Лаклана.
– Киара? – прохрипел я. – Кейн?
Угодник ответил, пожав плечами и кивнув в сторону бурлящей реки и разбитых льдин. С трудом поднявшись со льда, с разодранным до кости правым предплечьем, левой рукой я вытащил Пьющую Пепел. И, прищурясь, вгляделся в кружащийся снег. Лаклан встал рядом со мной, и тогда я, наконец, повернулся к своему таинственному спасителю.
К кошке.
Ну, если честно, это был чертов лев.
Зверь сидел у берега и слизывал мою кровь со своей морды плоским розовым языком. Его мех был рыжевато-красным, глаза блестели золотом. Правую щеку бороздил старый шрам, а на плече и груди темнел еще один, более свежий. Животное было огромным – одна из тех крупных пород, обитавших когда-то в Высокогорье до того, как погибли все хищники из-за отсутствия добычи. Дети отступили в явном ужасе, а девчонка-оссийка завела себе за спину самого младшего из них. Но маленькая белокурая девчушка, которую спасла Диор, тыкала во льва пальцем в полном восторге:
– Кису-у-уня!
– Бог ты мой, – прошептала Диор, поднимаясь на ноги. – Габриэль…
Львица смотрела на нас своими золотистыми глазами, взмахивая хвостом из стороны в сторону, и я почувствовал, как из легких снова выбило весь воздух, когда наконец узнал ее. До конца поверить своим глазам я не мог и подумал, не сошел ли я с ума. Но это был она, сидела рядом – огромная, как жизнь, и такая же кровавая.
Призрак.
Иллюзия. Чудо.
А потом я услышал шепот клинка на ветру. Из-за мертвых деревьев вылетела фигура с поднятым кровавым мечом в руках, и за спиной у нее веером развевались длинные черные волосы.
– Нет, Селин, не надо!
Моя сестра беззвучно опустилась на снег, направив лезвие в сторону львицы. Но та прыгнула в сторону, быстрая, как серебро, красная, как ржавчина, уклоняясь от удара с яростным рычанием. Прижав уши к черепу, львица обнажила длинные, точно ножи, клыки и оглушающе ВЗРЕВЕЛА, глядя на мою сестру. Лаклан внезапно пронесся мимо меня размытым пятном.
– Холоднокровка! – прошипел он, вытаскивая сребростальное оружие, и его широко распахнутые глаза замерли на Селин, а я затаил дыхание…
– ОСТАНОВИТЕСЬ!
Крик Диор принес внезапную тишину на берег реки, львица, вампирша и угодник-среброносец застыли. Спасенные дети смотрели на них с молчаливым страхом, а я положил руку на плечо Лаклана и предупреждающе покачал головой, когда Диор шагнула вперед. Девушка бросила суровый взгляд на Селин, на молодого угодника-среброносца рядом со мной и подняла руки, чтобы успокоить зверя. Голос у нее был тихим от удивления, когда она произнесла имя, которое я больше никогда и не думал услышать:
– Феба?
Это, вне всякого сомнения, была она. Львица, которая путешествовала с Сиршей а Дуннсар и отрядом спасения Грааля. Феба сражалась рядом с нами в битве при Винфэле, обеспечивала нашу безопасность в Лесу Скорби, была нашим проводником темными ночами в темных местах. Но Дантон Восс убил и Фебу, и ее хозяйку в Сан-Гийоме. Он рассек грудь Фебы топором Сирши, а затем сломал ее и размазал по плитам монастыря.
Я видел это своими гребаными глазами.
– Тебя убили…
Клыки Фебы сверкали, когда она облизывала свою окровавленную морду. Она предупреждающе зарычала на Селин, но сестра не пошла дальше, остановившись с занесенным клинком и прищуренным мертвым взглядом. Лаклан стоял рядом со мной статуей из узловатых мускулов и горящих татуировок, на плече у него покоилась моя рука – единственное, что удерживало его на месте.
Сумерки были тихими, как могилы, полные угрозы.
Феба посмотрела на заходящее солнце и закрыла блестящие глаза.
А потом… она начала двигаться.
Она не кралась, не потягивалась и не ускользала, нет. Я имею в виду, что ее тело начало двигаться. Пульсировать. Извиваться. Она склонила голову, и дети у меня за спиной ахнули, когда ее лапы удлинились, бедра округлились, изогнулись, сместились, и тут же прокатилось долгое, низкое рычание. Я никогда не видел ничего подобного, но благодаря проведенным в Сан-Мишоне годам прекрасно знал, что я вижу. И я, наконец, понял, кем на самом деле была Феба.
Лаклан от изумления выругался, а изменения все продолжались. Я только и мог, что стоять в полном ошеломлении. Мех Фебы постепенно исчезал, и на бледной веснушчатой коже, обнажившейся под ним, я увидел татуировки, такие же, как у Сирши: знаки боевого оссийского горца, Нэхь. Вверх по правой руке тянулись кроваво-красные спирали, пробегая под грудью, по бедрам и спускаясь по левой ноге к лодыжке. Феба выгнула спину, рыкнув по-кошачьи, и шрам, прорезавший лоб и щеку, искривил ее губы в оскале. И там, где только что была львица, теперь на берегу реки, склонившись, сидела красивая женщина со свирепыми изумрудными глазами, обнаженная, как в день своего появления на свет, если не считать ожерелья из кожаных узелков вечности на шее.
Но на второй взгляд… нет, не красивая женщина. Не совсем так. Кончики ее пальцев были черными, скрюченными, как когти. Из гривы густых каштановых кудрей торчали острые, как у кошки, уши. И, что самое странное, посмотрев на снег под ней, я увидел, что тень, которую она отбрасывала в сиянии моей эгиды, все еще была львиной.
Она смотрела на меня, проводя костяшками пальцев по окровавленному носу, и ее запах волновал меня до боли в голове, до дрожи по всему телу.
– Отличный хук, среброносец.