– Подождите, – прошептал я, поднимая руку.
– Мать твою, чертова Дева, – выдохнул Лаклан. – Так я и знал.
Диор покачала головой, щурясь.
– Что это?
Я поднял подзорную трубу, и желудок у меня сжался, когда все ужасные опасения оправдались.
– Мясной фургон, – вздохнул я.
Он стоял на льду возле пирса Шато, запряженный четверкой норовистых лошадей. Тяжелая деревянная повозка, железные прутья которой поднимались из поддона, образуя большую ржавую клетку. Внутри томилось множество фигурок, и сердце у меня сжалось, когда я понял, что все они – дети, грязные, окровавленные, прижатые друг к другу, как рыбы в бочке. Я слышал плач, приглушенный завыванием ветра, ругательства и отрывистые лающие команды. Вокруг фургона работало еще несколько фигур, загоняя малышей внутрь под острием меча – дюжина солдат в темных доспехах, все здоровенные головорезы. Но за ними, шаркая по льду и глядя голодными глазами на перепуганных пленников, стояло по меньшей мере две дюжины порченых, бездушных, с мертвыми глазами.
Я набрал в грудь воздуха, собираясь предупредить Диор, чтобы она медленно отступала, но, как и следовало ожидать, Вседержитель воспользовался шансом и всунул свой член мне в ухо. В этот момент ветер сменился с западного на северный и теперь, завывая, дул нам в спину. Я заметил, как один из порченых напрягся – сгнивший старик в лохмотьях, голова которого немедленно повернулась в сторону Диор. Еще несколько мертвецов заметили нас, губы приоткрылись, обнажив острые зубы, и по их рядам прокатилось низкое шипение.
– Дерьмо, – прошипел Лаклан.
Все было именно так, как сказала Селин: мертводух, очевидно, не смог скрыть запах девушки. Когда среди солдат раздался крик, я мысленно бросил кости. Мы сумели бы сбежать, если бы захотели, – мчаться по льду верхом на лошади можно быстро, они бы нас не догнали. Но если на Авелин напала армия, то, похоже, это были ее остатки – несколько рабов-мечников и толпа порченых, которые очищали уже сдавшийся город от отбросов. Кроме того, я хотел знать, что случилось с Аароном и Батистом. Но самое главное – вид этих несчастных детей в клетке вызывал ярость. На меня нахлынули мрачные воспоминания о темных днях: днях крови и славы, священной войны и мрачных злодеяний, и скорбных труб, поющих над багряной поляной.
Раб поднял рог и протяжно затрубил, и этот звук висел в морозном воздухе, когда я взглянул на Лаклана.
– Потанцуем, брат?
Мой бывший ученик улыбнулся, положив руку на рукоять.
– Твоя спина. Мой клинок.
Эхо рога уже разносилось по берегам реки, и вскоре я услышал хрустевшие по снегу шаги. И, глядя сквозь пелену тумана и метели, я увидел их: три высококровки бок о бок выходят из ворот замка. И от этого зрелища волоски у меня на коже встали дыбом.
– Семеро чертовых мучеников…
Первым шагал парень, которому было лет семнадцать или около того, когда его убили. Уроженец Оссвея с мраморной кожей, его длинные ржаво-каштановые волосы обрамляли плоские глаза цвета кремния. Он был крупным и похожим на зверя, а носил меха, изодранный плащ, тяжелые сапоги и темную кольчугу. На лице у него виднелся кровавый отпечаток ладони, а двуручный меч у него в руках выглядел больше меня.
Второй холоднокровка был бородат и представлял собой гору мышц шести с половиной футов в высоту и почти столько же в ширину. Несмотря на холод, он не надел ничего, кроме килта и тяжелых сапог. В ручищах, огромных, как праздничные блюда, он сжимал боевой молот, способный разбить стену замка в щебень. Голова была выбрита и странным образом лишена ушей – только два куска плоти остались по обе стороны черепа.
По свежим дырам в их телах, по ненавидящим взглядам, которые они бросили в сторону Лаклана, я догадался, что эти двое и были теми, кто убил лошадь Лаклана. Но как бы устрашающе они ни выглядели, я удостоил каждого лишь беглым взглядом и уставился на монстра, шагающего между ними.
Это была женщина, очень высокая женщина. Широкоплечая. Дочь оссийских воинов с бледной, как иней, кожей и зелеными, цвета травы, глазами, как в те стародавние времена, когда еще светило солнце. Ее длинные медно-каштановые волосы были заплетены в косы убийцы, и она носила кожу и меха, увешанные украшениями из человеческих костей.
Кулаками она сжимала массивную кувалду из цельного железа, с головкой размером с детский гробик, выкованной в виде рычащего медведя. На поясе висело с полдюжины железных наручников, позвякивающих, когда она шагала к нам. Ее килт, возможно, когда-то пестрел цветами ее родного клана, но теперь он был черным с вышитыми медведями и сломанными щитами: символом крови Дивок. Тяжелой поступью она вышла из разрушенного замка в сопровождении страхолюда и безухой горы, и, когда я увидел ее, моя ярость уступила место холодной совершенной ненависти.
– Я думал, мы убили тебя, сука, – прошептал я.
– Ты их знаешь? – спросила Диор.
– Никогда не встречал этих двоих. – Я кивнул на пару, стоявшую по бокам от вампирши. – Но эту женщину зовут Киара Дивок. Мать-Волчица. Она совершала набеги, чтобы пополнять запасы для ферм в Трюрбале.
Диор вопросительно моргнула, когда я расстегнул плащ.
– Фермы-бойни, – объяснил Лаклан, раздеваясь до рубашки. – Неистовые построили их, когда пятнадцать лет назад осуществили первое вторжение в Оссвей. Они держали там своих пленников. Мужчин. Женщин. Детей.
– Зачем и…
– Чтобы съесть, Диор. – Я увидел, как расширились ее глаза, когда она поняла, что я имею в виду. – Людей держали как скот, чтобы утолить жажду армий Дивока. Серебряный орден освободил Трюрбале, когда мне было девятнадцать. Пиявки скармливали тела мертвецов своим пленникам, чтобы поддерживать в них жизнь. Сотни клеток. Тысячи людей. Я до сих пор чувствую эту гребаную вонь, когда закрываю глаза.
Я сердито зыркнул вниз по реке на Киару, и мои клыки удлинились.
– И эта чертова сука помогала заполнять их.