– Иди сюда, малыш, – прошептала она. – Мы не причиним тебе вреда.
Она потянулась к существу своими дарами – да, украденными, но все равно ее – в самый дальний угол своей камеры. Она чувствовала его маленький разум, слышала, как его лапки зацокали коготками по камням, когда она позвала. Селин положила бледную руку на землю, позволив ему забраться в ладонь, и поднесла его к своим черным глазам, достаточно мертвым, чтобы неплохо видеть в холодной темнице. Маленькая мышка деловито чистила усики лапками, глядя на нее такими же темными и суровыми глазами, как у нее самой.
– И как называет тебя твой хозяин, маленький брат?
Мышка пискнула в ответ, тоненько и пронзительно.
– Марсель, – повторила она. – Красивое имя.
На последнем слове она улыбнулась острой, как сломанный клинок, улыбкой.
– Ты здесь, чтобы шпионить за нами, Марсель?
Мышка утвердительно пискнула, совершив круг по ладони. Она грустно кивнула.
– Твой хозяин действительно не знает, с чем имеет дело, верно?
Марсель протестующе запищал, и она наклонила голову, прислушиваясь.
– Не обижайся, petit frère. На самом деле никто не знает. Но позволь нам угостить тебя вкусняшкой в качестве искренних извинений. Чтобы набить твой маленький животик до отвала. Впереди нас ждет мрачный и одинокий день, и кто знает, сколько пройдет времени, прежде чем мы снова поговорим. Мы жестоки, Марсель, и холодны, но не настолько, чтобы оставить тебя недовольным. Так что давай закончим, малыш. Финал должен быть достойным.
Она откинула с лица длинные волосы цвета полуночи, облизала красные губы, такие же, как у ее матери: гладкие, полные, в форме бантика.
– Мы рассказали твоему хозяину о похоронах Грааля. Об именах, которыми ее нарекли, и о песнях, спетых в ее честь, и о черном ответе небес, и о том, что мы не видели, как ее хоронили. Все это правда. Мы ждали внизу, в склепе Матери Марин, в окружении безмолвных изваяний и разбитых надгробий. Мы сидели в воде и смотрели на эти слова. Эти истины.
Не зная их значения.
Марсель пискнул, и Селин улыбнулась, погладив его лоб кончиками пальцев.
Не знаю, сколько времени мы ждали, petit frère. Достаточно долго, чтобы, наконец, смолкли песни. Чтобы в городе наверху угас красный восторг победы и начал проявляться шок от цены, которую они за нее заплатили. Темные воды, в которых мы ждали, окрасились красным. Красным, как слезы, которые я пролила. Красным, как жизнь, которую она потеряла. Красным, как пятна на мраморном гробу перед нами: кровь древнего Дивока смешалась с кровью принца закатных плясунов и пролилась на каменного ангела, капая из его открытого рта.
В рот внутри.
И теперь мы чувствовали, как она оживает. Страх пронзал нашу грудь, опускаясь темным рваным саваном на плечи. Как бы я это объяснила? Какую причину могла бы назвать, какое оправдание придумать? Какие чары я могла бы сплести из вещей, таких слабых и хрупких, как слова, пытаясь объяснить: я нашла все, что мы искали эти долгие и одинокие столетия, только для того, чтобы в конце концов позволить этому выскользнуть из пальцев и разбиться вдребезги, точно стекло об пол?
– Прости меня, Матерь, – прошептали мы.
И тогда ангел зашевелился, мрамор слегка задрожал, и этот огромный и тяжелый камень-навершие затрясся так, будто затряслась сама земля. Мы поднялись на ноги, склонив голову, ужас рассеялся, когда крышка наконец съехала в сторону и упало в соленую воду, а из ноющего нутра, из пустоты поднялась темная фигура.
Она была ребенком.
Девочка. Ростом чуть больше младенца.
Кожа бледная, как алебастр, зубы острые, как истина, а глаза пустые, как вечность.
Она обрушилась на нас со всей яростью небес, со всей ненавистью ада, изголодавшаяся за столетие, проведенное в спячке под священной землей. Мы закричали, когда ее маленькие ручки схватили нас, когда ее маленькие зубки впились в нас, когда ее колоссальная жажда обрушилась на нас. Опустошенная, иссохшая до пыли, но, Боже мой, ее жажда была так сильна, что мы знали: она просто уничтожит нас. Сильная, как горы, могучая, как сами кости этой колыбели, этот маленький монстр окутал нас и прижал к себе, ненасытный, вытягивающий из моих вен все, вплетая эйфорию и ужас. Бездна уже зияла у наших ног, а она пила и пила. Еще один глоток, еще одна ярко-красная капля, и мне бы пришел конец.
– Матерь М-марин, – прошептала я. – Пожалуйста…
И тогда она остановилась. Замерла. Из ее разинутой пасти капало красное, маленькие глазки, глубокие, как бездна, теперь смотрели вверх, на гробницу высоко над нашими головами.
На крипту, где ее похоронили, на плиту, куда ее уложили. Туда, где покоилась Грааль. Она так и была одета в доспехи и кольчугу, пепельные волосы уложены нимбом вокруг головы. Они назвали ее Красная Длань Бога. Мадемуазель дю Грааль. Но чаще всего, сначала шепотом, который перерос в крик, ставший гимном, ее называли просто истинным именем…
– Сан-Диор, – выдохнула Марин.
Сан-Диор.
Она была красавицей, застывшей в темноте после жизни, проведенной в борьбе.