Читать книгу «Империя проклятых» онлайн.
Никита и Аарон продолжили прорубать кровавую полосу вдоль зубчатых стен, но среброносцы теперь сплотились под предводительством Лаклана. Он был бледнокровкой и сыном могущественного Толева, мой ученик, и он рос среди Неистовых, прежде чем я научил его убивать их. Оставив одного высококровку без ног, а второго обратив в пепел на камне, он бросился на Аарона, скрестив мечи с юным темным лордом.
– Мне всегда говорили, что ты ублюдок, де Косте, – выплюнул он.
– А знаешь, что мне о тебе говорили, мальчик? – прошипел в ответ Аарон, швырнув Лаклана спиной на камень. – Абсолютно ничего.
Полетели искры, когда сребросталь Лаклана ударилась о двуручный меч Аарона, и теперь птенец и среброносец сражались клинок к клинку. Они могли потягаться в силе, а возможно, и в ярости, и обоим было что терять. Но Аарона все-таки еще инициатом изгнали из Ордена, а Лаклан дорос до настоящего угодника-среброносца, за плечами которого лежало семнадцать лет войны. Поскольку Аарона слепил свет окровавленной эгиды, хоть и тусклый, меч Лаклана нашел брешь в защите врага. Разрубив плечо Аарона до кости, Лаклан довел дело до конца. Одним движением он полностью обезоружил моего брата. Сверкнув, двуручный меч Аарона отлетел от зубчатой стены и со звоном ударился о камни двора внизу. Обнажив клыки, Лаклан занес свой сребростальной клинок для смертельного удара.
– Я передам Габи, что ты умер достойно.
И в этот момент в гущу схватки с криком бросился Батист, ударив Аарона прямо в грудь. Сцепившись, чернопалый и птенец скатились со стены и рухнули с высоты в пятьдесят футов в окровавленный снег. Лаклан намеревался броситься в погоню за этой парочкой, но когда брат Ксавьер превратился в красный туман всего в нескольких футах слева от него, он понял, что оказался в гораздо более глубоких водах. Он с грохотом приземлился на разрушенные зубчатые стены, с головы до ног покрытый запекшейся кровью, с глазами, сверкающими темными впадинами.
– С божьим утречком, братишка, – улыбнулся Никита.
– Там, у врат, – продолжила Селин, – мы все еще дрались с Душегубицами. Под нами, в Ньютунне, рабы-мечники и грязнокровки сцепились с рубаками и закатными плясунами, но на крыше привратницкой мы сражались в одиночку. Ведьма плоти разорвала своими когтями стальное горло Альбы, Габриэль прижимал ее со спины. У него текла кровь из раны на щеке и на груди, горевшей красным огнем. Этот проклятый свет обжигал глаза не только нашим врагам, но и мне, делая нашего противника еще более опасным. Кожа Алины была цвета темно-серого мрамора, и хотя ее наряд изорвался в клочья, наш клинок не оставлял ран на ее коже – лишь рубцы и крошечные трещинки на руках, груди и горле.
Она проникла к нам в голову, я чувствовала, как она играет на моих страхах, терзает меня сомнениями. Наши руки с мечом дрожали, в голове звучали отголоски непрошеных воспоминаний. Их сестра, моя ужасная мать, снова и снова разрывала мне горло и лицо на части. Снова и снова я испытывала красный ад смерти в объятиях Лауры, и переплетенные вместе ужасная боль и наслаждение усиливались и отдавались эхом в голове.
– Мы знаем тебя, предательница, – улыбнулись близнецы. – Приспешница рода, лишенного зрения, преданного праху истории. Мы видели, как лучшие из вас уже сгорели, и их пепел толстым слоем покрывает руины Шарбурга. Мы были там в ночь, когда вера Отступников пошатнулась. И ты, дитя, думаешь, что сможешь выстоять против нас?
Сверкнули посеребренные клинки, брызнула кровь сквозь снег и пепел, и темные глаза остановились на Фебе.
– Не лезь ко мне в голову! – взревела ведьма плоти.
– Бедная кошечка, – шептали они. – Привела своих сородичей на верную смерть. Никакая ты не возрожденная королева, никакая не вестница бурь. Тень былой славы давно угасла под грузом провалов. Ты теперь просто шлюха жалкого пьяницы. Овдовевшая мать мертворожденного младенца. Как же сильно ты подвела своего несчастного погибшего мужа. Да Коннор бы провалился сквозь землю от стыда за тебя.
– Закрой свой гребаный рот! – прорычал Габриэль, потянувшись к горлу Душегубицы.
– Ах ты, посеребренная развалина. Цепляешься за ложную надежду, как нищий за бутылку. Думаешь, если спасешь ее, то забудешь музыку их криков? Думаешь, Диор Лашанс когда-нибудь сможет заполнить пустоту в сердце, которое у нас на глазах разбил наш отец?
Габриэль взревел, взмахнул Пьющей Пепел, от удара меча Альба покатилась по камню. И тогда его ярость стала чудовищной, внушающей ужас. Мы увидели, что вместо того, чтобы сломить его дух, Душегубицы добились противоположного, поскольку растущее в нем безумие стало совершенно неуправляемым. Он врезался в Альбу, не обращая внимания на ее клинок, повалил ее, но древняя пронзила ему грудь и горло. Габриэль навалился сверху, из ран у него хлестала кровь, глаза стали дикими, клыки обнажились, и когда он прижал руки к ее бледной шее, дар его темного отца наконец-то высвободился. Ужасный крик разорвал пепельный воздух, и кровь в венах у Альбы закипела.
Алина обернулась на крик сестры, в черных глазах у нее вспыхнул страх, и в этот момент мы воспользовались шансом. Моя оболочка разбрызгивала красное по камню у ног Душегубицы, а остальная часть меня встала у нее за спиной, схватила ее за волосы и, запрокинув ей голову, вонзила клыки в кожу на шее, проколов словно ножами этот покрытый рубцами, потрескавшийся камень. Крик Алины превращался в сдавленный вопль, затем в душераздирающий, дрожащий стон, пока я углубляла наш Поцелуй, пока мы пили, я пила, и свинцовая тяжесть ее крови, ужасная сила ее лет, вечная тьма в ее душе рушилась и таяла на нашем сухом как пыль языке. Давно я так сытно не вкушала, давно ни к кому так не присасывалась… мы все пылали, обнимая сильными руками Железносердку, пока она пыталась сопротивляться, точно так же, как это делала я, когда меня убивала ее сестра.
Альба все еще билась в объятиях Габриэля, и его большие пальцы теперь погружались в ее тающие глаза. Она вцепилась ему в горло, выгибая спину, и из расширяющихся трещин на ее коже сочился дым. Феба в ужасе смотрела на нас двоих: я сжимала в своих смертельных объятиях Алину, а Габриэль зарывался пальцами в пепельную кожу Альбы. Мы чувствовали страх Алины, слышали ужасный крик Альбы, доносившийся с порывами ветра, а в это время к нам уже тянулась холодная рука Смерти.
– Габриэль?
Голос был тихим. И звучал не у нас в голове, но прорывался сквозь бурю, крики битвы. Он был пронзительным, как скрежет битого стекла. И, подняв глаза, с полным ртом восхитительного, тяжелого как свинец блаженства, на заснеженных зубчатых стенах мы увидели его, устремившего свои бледные глаза на моего брата.
– Габриэль? – повторил он.
Мальчишка-грязнокровка, который вел переговоры при дворе Черносерда. Следы гниения на губах и кончиках пальцев, по глазам и лбу размазана полоса свежей крови. Он стоял и смотрел, как мой брат поднимает голову. Хотя зима была в самом разгаре, воздух вокруг нас стал еще холоднее, когда это мертвое существо улыбнулось. И губы Габриэля скривились от ярости, а глаза потемнели, когда он узнал монстра, сидевшего внутри гнилой оболочки.
– Фабьен.
V. Простейшая истина
Жан-Франсуа взглянул на Габриэля, приподняв бровь. Но угодник сидел неподвижно, как статуя, с бутылкой вина в руке, по щеке стекали шрамы, словно две слезы.
– Больше года прошло с тех пор, как я видел его в последний раз, – наконец сказал он. – Но каждый раз, когда я закрываю глаза, я снова вижу его лицо. Сотни ночей прошли с тех пор, как мы с ним разговаривали, но каждую ночь я слышу его голос: «Ты лев, что заигрался в агнца. Вот почему оставлен ты Богом и почему натравил Он меня на тебя».
Его глаза были прикованы к моим, хоть он и бросил взгляд на каждую из дочерей. Вены Альбы почти высохли, плоть ее осыпалась под моими пальцами, как пепел жизни, которую он когда-то разрушил. Алина упала на колени, высосанная до серой бледности. Селин так жадно глотала ее кровь, что она стекала у нее по подбородку.
– О-отец… – шептали они. – Н-н-не дай ему забрать нас…
– Отпустите их, – приказал он.
И тогда я рассмеялся. По-настоящему рассмеялся среди этой бойни, этого безумия, этой бурлящей от вскипающей крови молотилки, которую мы называем войной. Рабы-мечники ринулись на помощь хозяйкам, но Феба встретила их на лестнице и разорвала в клочья. Повсюду люди испускали последние вздохи, взывая к своим матерям, к своим возлюбленным, к Богу, которому на все это наплевать. И я уставился в глаза Фабьену, еще глубже погружая пальцы в горло Альбы, чувствуя, как ее плоть превращается в прах, когда она снова закричала: