Маркиз щелкнул пальцами, и один из слуг принес еще одно кожаное кресло, поставив его напротив историка. Дарио водрузил на стол новую бутылку «Моне» и бокал с рельефным изображением золотых волков. Химический шар отбрасывал длинные тени на камень, призрачно-бледный мотылек выныривал из мрака и бился о стекло. Жан-Франсуа сверкнул глазами, потемневшими от гнева.
– А теперь сядьте, вы оба.
Брат и сестра застыли на месте, глядя друг на друга через бурлящую реку. Воздух между ними вибрировал от ненависти, Габриэль оскалил клыки, Селин так прищурилась, что ее глаза стали похожи на кинжалы. Но в конце концов оба смирились, отступив на пару шагов: Габриэль опустился в кресло, а Селин снова уселась на голый камень, поджав под себя ноги. Жан-Франсуа со вздохом поправил платок и кивнул капитану.
– Думаю, вам и вашим людям лучше остаться, Дэлфин.
– Согласен, маркиз. – Великан кивнул, не сводя глаз с Габриэля.
Историк взглянул на солдат.
– Там, в тени, есть несколько уютных закутков. Думаю, ваш запах может возбудить наших гостей.
Габриэль взглянул на рослого капитана и послал ему воздушный поцелуй. Дэлфин нахмурился, кивнул своим людям, и рабы-мечники отступили в темные глубины камеры. Дарио тоже отступил, чтобы встать рядом с солдатами, а Мелина спряталась за плечом историка, время от времени бросая взгляды на Габриэля. Но брат и сестра смотрели только друг на друга, будто в этой камере больше не было ни души.
– Итак. – Жан-Франсуа взглянул на Габриэля. – Мы с вашей сестрой достигли точки невозврата, шевалье. План Лашанс по освобождению рабов Никиты и Лилид сорвался. На стенах Мэргенна перед вами стояла армия рабов. У вас было только три варианта: отступить и отдать Грааль в руки Короля Вечности, подождать несколько дней и быть раздавленным между наковальней Дивоков и молотом Воссов или атаковать в тот же миг. А ведь на крепостных стенах стоял твой друг Батист, де Леон. И сотни невинных людей, захваченных в Авелине, Кинне, Садбхе, Фасе. Солдаты, единственным преступлением которых было то, что их поработили, а не убили. Если уничтожить их хозяев, рабов можно освободить. Но до хозяев можно добраться, лишь прорвавшись через рабов. Какой путь вы выбрали?
– Они стояли между мной и Диор, – тихо произнес Габриэль.
Историк открыл новую страницу, разгладил пергамент и усмехнулся:
– Они никогда не молились, не так ли?
Габриэль наклонился вперед, глаза у него затуманились, а голос стал мягким, как дым.
– У кавалеристов в Элидэне есть поговорка. Каждый вспоминает о Боге, когда вокруг летят стрелы. Когда между тобой и смертью лишь несколько звеньев кольчуги или пара футов камня, трудно не отдать себя в руки Бога. У каждого в бою есть молитва, Честейн. Проблема в том, что тот, кому они молятся, редко слушает.
– У каждого есть своя молитва, кроме тебя, конечно.
– Нет, не так. – Габриэль тяжело вздохнул, глядя в небо. – Только не в тот день. Мы собрались там на рассвете, встали войском перед этими могучими стенами. Рядом со мной стояла Феба, перед ней – ее тетя Цинна, выписывая на ее коже защитные заклинания священной кровью. Ритм пения нарастал, пульс у меня под кожей стучал все чаще, а адреналин бурлил в венах все сильнее. Когда над горизонтом поднялось тусклое солнце, я почувствовал, что под этим черным небом меня ждет страшная битва. Все, что я сделал, все, что я выстрадал, все это свелось к одному – стремительной атаке на стену зубов и мечей, чтобы спасти девушку, к горлу которой уже приставили клинок. Впереди нас ждала резня и океан крови, но даже если бы мы выжили, Никита уже знал: это из-за Диор. Если битва закончится его неудачей, только мученикам известно, что бы он с ней сделал в отместку. И мы не смогли бы остановить его. Я понимал, что потребуется чудо, чтобы она все это вынесла и выжила. И поэтому я молился об этом. – Последний угодник покачал головой.
– Ты? – усмехнулся историк. – Молился?
– Мы оба молились, грешник.
Жан-Франсуа и Габриэль посмотрели на Селин, когда она заговорила, устремив глаза в потолок.
– Мы стояли среди них, мой дорогой брат и я, бок о бок. Армия Лунного Трона выстраивалась перед стенами Мэргенна, взывая к своим языческим богам под раскаты грома. Самые свирепые из них стояли в авангарде: огромные, больше похожие на животных, чем на людей, волки, медведи и львы, с мехом и клыками, в килтах, с когтистыми лапами. Иссохшие старухи расхаживали взад и вперед по рядам, рисуя у них на коже алые богохульства под звуки волынки и ритмичного пения. Они топали ногами в такт, рычали, вздымаясь волнами, – море ревущих лиц и сверкающих глаз. Ведьма плоти Габриэля…
– Не называй ее так, – рявкнул угодник.
– Колдунья Габриэля стояла по другую руку от него с измазанным алыми письменами лицом. Жажда крови среди горцев росла, их души были охвачены безумием, идолопоклонством и яростью. И в разгар этого исступления я опустилась на колени, обратила наше лицо к небу и, закрыв глаза, начала молиться. Эту молитву произносит каждый солдат-Праведник, когда смотрит в лицо врага и, возможно, своей смерти. Благословение на битву.
А потом я открыла глаза, потому что рядом со мной, стоя на коленях в снегу, молился мой неверующий брат, и наши голоса, сплетаясь, звенели.
– Véris, – прошептала я, сотворяя знак колеса.
– Véris, – ответил Габриэль, сложив руки перед собой.
Тогда я посмотрела на него, на бушующую над нами бурю, на ревущий между нами океан.
– Мы думали, ты поклялся ни о чем не просить повелителя небес, брат, – сказали мы. – За исключением возможности плюнуть ему в лицо, прежде чем он отправит тебя на тот свет. И он ответил…
– Я молюсь не за себя, – сказал Габриэль.
Селин кивнула, глядя на ту сторону черной реки глазами, темными как ночь.
– Он молился за нее.