Она протянула ему чашку из нашей кладовой.
– Ты можешь вылечить его от недугов. Как когда-то вылечил меня.
Я увидела, как смягчилось его лицо: между ними возникло какое-то нежное воспоминание. Но затем тень вернулась, затуманив эти опасные глаза. Когда он скрестил руки на груди, я снова увидела ту черную кошку, которая сидела рядом и наблюдала за мамой, пока бледный принц холодным голосом говорил тяжелые слова:
– Если Вседержитель желает его смерти, значит, он умрет.
– Ты, ублюдок, – выплюнула мама. – Знаешь ли ты, чего я лишилась из-за любви к этому мальчику? И теперь ты, который ничего не потерял, говоришь мне, что я должна сидеть смирно и молчать, когда теряю и его тоже? Этого я не потерплю! – Она подняла горящий факел, лицо ее исказилось от ярости. – Ты у нас в долгу! Ты у меня в долгу!
Тогда он стал выше ростом. Продемонстрировав всю свою мрачную властность. Пламя в маминой руке искрилось в его глазах, тени вокруг него стали глубже. Зашептались птицы на умирающих деревьях, сгустилась чернота, и его голос зазвучал, как железо и камень:
– Не смей говорить нам, что мы должны. Мы отдали больше, чем ты можешь себе представить.
– Если не дашь, я сама заберу, черт бы тебя побрал!
Мама зарычала и бросилась вперед, размахивая факелом, как дубинкой. Но он, быстрый, точно воробьиные крылья, отбил пламя в сторону и схватил ее за запястья. Она будто вступила в схватку со статуей, брыкалась в ярости, и волосы выбились у нее из косы. Но бледный принц был неподвижен.
– Прекрати, – сказал он ей.
Мама боролась с ним еще мгновение, лицо у нее стало красным. А затем она просто осела, и ярость перешла в отчаяние, когда она опустилась на колени. Она была гордой женщиной, наша мама. Никогда не унижалась перед мужчиной. И все же, когда она открыла рот, я поняла, что следующий вдох она сделает только для того, чтобы попросить.
– Дай ей это, – потребовала я.
Они обернулись, глаза принца сверкнули яростью, а мамы – страхом. Я стояла на краю поляны, сжимая в одной руке нож, а в другой держала за шкирку эту хорошенькую черную кошку. Я не знала, действительно ли принца волнует жизнь зверька, но если от него зависело твое спасение, брат, я была готова рискнуть и навлечь на себя его гнев. Так сильно я любила тебя.
– Не знаю, что ты можешь дать, – сказала я. – Но дай…
Я не видела, как он пошевелился. Я знала только то, что жизнь этой кошки была полностью в моей власти. А в следующее мгновение я повисла в его руке. Он прислонился к сухому дереву, и его лицо появилось в нескольких дюймах от моего – так близко, что я смогла разглядеть его фарфоровую кожу и зубы, острые, как у волка. Я страшно перепугалась. Но мы понимаем, что ярко горим, только когда нас уже бросили в адское пламя. Маленькая Гора. Так называл меня папа, и в ту ночь я узнала, что я, как он и сказал, сделана из камня.
Я ударила ножом по руке, которая держала меня, но плоть у него была твердой, и лезвие лишь оцарапало его. Мама кричала, чтобы он отпустил меня, но он не обращал на нее никакого внимания, вместо этого он смотрел на струйку крови, выступившую из раны, которую я ему нанесла. И тогда я увидела в нем голод, зверя, столь нестареющего и ужасного. Я описалась. Я очень испугалась. Господи, мне было так страшно! Но почему-то и ярость моя стала сильнее.
– Отпусти м-меня, монстр, – прошептала я.
И тогда я увидела, как это слово поразило его, точно я бросила камень в эти голодные глаза. Казалось, и он тоже увидел себя таким – не принцем, облаченным в ночь, за которого смертные женщины готовы были убить, а ужасом из страшной сказки, которую рассказывают дома у очага. Дьяволом, вцепившимся в перепуганную описавшуюся девочку, пока ее мать умоляет сохранить ей жизнь.
– Господь Вседержитель… – прошептал он.
Он опустил меня на землю, глядя на свои руки, будто они ему не принадлежали.
Мама крепко обняла меня, но я не сводила с него глаз, и мое сердце замерло, когда я увидела, что он плачет. Вот только слезы на его ресницах были кровавыми.
– Простите меня, мадемуазель де Леон.
– Меня зовут Кастия, – выплюнула я.
Он уставился на меня, и его голос стал похож на голос потерявшегося маленького мальчика.
– Ты носишь имя своего отца. Но сердце у тебя – твоей матери. Я и забыл, как яростна эта песня.
Наклонившись, он поднял упавшую мамину чашу. Мама крепко обняла меня, всхлипывая, когда он впился зубами в запястье и наполнил чашу до краев. Когда он поставил ее на землю, потерявшийся маленький мальчик, которого я видела, исчез.
– Не зови меня больше, Ауриэль. Ради себя самой. И ради своих детей.
И его серые, цвета грозового неба глаза остановились на мне, и в их глубине все еще таился зверь.
– Говорят, у всех кошек по девять жизней, малышка. У львиц тоже, – он склонил голову, – постарайся сберечь те восемь, что у тебя остались.
Кошка зарычала.