Диор снова провела рукой по волосам, не сводя глаз с бушующей за окном бури. И хотя мы знали, что последует дальше, кровь застыла у нас в жилах, когда она заговорила:
– Селин.
Взмахнув тяжелыми крыльями, мы слетели с красных драгоценных камней у нее на шее и опустились на кончик ее вытянутого пальца. Она поднесла нас к своему лицу, словно изучая: капля крови, наделенная волей и формой, бледно-голубые и ярко-красные глаза встретились друг с другом.
– Мне нужно, чтобы ты поговорила с Габриэлем.
– Шшух-шшух.
– Я знаю, что он не будет рад тебя видеть. – Она покачала головой. – Знаю, что тебе надо кое-что закончить и что ты имеешь какое-то отношение к его падению в Кэрнхеме, но…
– Шшух-шшух.
– Это слишком важно! Речь идет о тысячах жизней – и горцев, и клейменых! Ты должна убедить их, чтобы они отложили нападение. Габи говорил, что никто так не боится смерти, как те, кто живет вечно, и ни один из этих ублюдков не захочет оказаться на стенах, когда на них обрушится ад. Если мы покончим с Никитой и Лилид, весь этот гнилой карточный домик рухнет!
Наши крылья были неподвижны, если не считать легкого подрагивания.
– Пожалуйста, Селин, – прошептала она. – Я знаю, что между нами огромная разница, и часть меня все еще не доверяет тебе полностью. Но если ты действительно служишь Вседержителю, как утверждаешь, ты не обречешь этих невинных людей на смерть. Нет, если есть шанс спасти их.
Дочь Девятимечной наблюдала за происходящим, но Грааль смотрела только в наши глаза. Это было глупо – рисковать стольким ради милосердия одного ребенка. Но мы уже однажды позволили ярости и страху управлять нами, когда отправили брата на смерть, и с тех пор все погрузилось в огонь и страдания.
Голоса внутри зашумели, завыли бурей, возмущением, презрением и недоверием, и нам на мгновение показалось, что все эти чувства захлестнут меня. Тогда я подумала о могиле Дженоа, о словах, которые он начертал на ней своей кровью. «Это ожидание слишком затянулось. Это бремя слишком тяжело». Я завидовала тишине, которую он, должно быть, сейчас познал. Но за криками, за эхом всех тех украденных душ, которые делили эту бессмертную оболочку, звучал вопрос, который задавала себе только Селин Кастия:
Если я не могу вложить свою судьбу в руки Вседержителя, могу ли я говорить, что верю в него?
А если я не верю в него, почему он должен верить в меня?
И поэтому, несмотря на рев протеста у меня в голове, на эхо и галдеж внутри, на вопящую мрачную несогласицу, я вложила себя в руки Господа.
И, расправив крылышки, хлопнула ими. Один раз.
Шшух.
V. Среди волков
В ту ночь смерть ходила так близко от нас, что мы чувствовали ее тень.
Мы все понимали, как сильно рискуем, как глубоки эти воды. И легион душ во мне нестройным хором исполнял песнь предупреждений, перекрикивая друг друга и звуча полной какофонией. Тело мы прикрыли одеждой какого-то мертвеца, лицо замотали тряпками, а вместо плаща накинули вытертое до ниток одеяло. Кожа у нас стала совсем тонкой и потрескалась – слишком мало краски и слишком много холста, – она сохраняла серый оттенок после ужасного поцелуя огня. Мы и раньше приближались к берегам ада, но такого страха я не испытывала никогда: так много поставлено на карту и так много вражды и ненависти между нами.
Брат.
Костры войска закатных плясунов были едва видны тлеющими искрами среди бури: сотни крошечных огоньков усеивали горный хребет над лесом мертвых деревьев – далеко-далеко, чтобы Черносерд не дотянулся. Мы уловили запах крови и мяса, меха и кожи, увидели тени монстров, припавших к земле у этих костров. Мы слышали обрывки пения волынки под завывания ветра, густой оссийский акцент и хруст снега под легкими шагами далеко от нас. Слева. Справа. Позади.
– Я пришла с миром! – прошипели мы, и в моей руке затрепетала тряпка, которая когда-то, давным-давно, вероятно, была белой.
Заскрипели луки. Завыл ветер. Никто не произнес ни слова.
– Я хочу поговорить с Габриэлем, Черным Львом Лорсона!
Тогда вокруг нас раздались шаги, и сквозь пелену снега мы мельком увидели женщин, обвешанных ветками ежевики, с ясеневыми луками в руках. Вперед вышла одна из них, ростом около шести с половиной футов, грозно замаячив в темноте. Уродливая такая зверюга: с широкими плечами и могучими руками, с черными как ночь волосами, заплетенными в косы убийцы. Кожа разрисована спиралями крови, оставшимися с лунных времен, лицо почти звериное – даже не лицо, а морда, как у медведя: карие глаза без белков, заостренные, покрытые шерстью уши, сидевшие слишком высоко на черепе, а одно наполовину отсутствовало. Предплечья покрывала темная шерсть, а пальцы заканчивались когтями, похожими на изогнутые кинжалы.
– Назови свое имя, мэб’лейр-кровопивец, – потребовала закатная плясунья. – И только одну причину, по которой мы не должны превратить тебя в пепел прямо здесь и сейчас.
– Меня зовут Селин Кастия, ведьма плоти, – ответила я. – Я сестра Габриэля де Леона. И если этого вам недостаточно, чтобы позволить мне пройти… – мы порезали себе ладонь и взмахнули запястьем, чтобы призвать клинок из крови, – я могу просто убить вас всех на месте и все равно пройду.
Тетива у луков загудела, туго натягиваясь, и мы встретились взглядом с предводительницей, пока у меня в голове нарастал разлад. Конечно, это был чистый блеф – если бы они попытались покончить с нами, мы бы просто развеялись по ветру, прежде чем их стрелы успели достигнуть цели. Но мы знали, что воины, подобные этим, восхищаются доблестью, а не жеманством, и я тихо молилась, чтобы имя Габриэля помогло нам преодолеть остаток пути.
Медведица нахмурилась, обнажив кривые зубы, надолго уставившись на меня пристальным взглядом, но потом хмыкнула и жестом пригласила следовать за ней. Одна из лучниц тихо зашипела, нацелив стрелу в наше мертвое сердце.