– И ты был вполне доволен, когда выслушивал все влажные подробности, как я разоблачаюсь. Уверен, если бы я пел о набухших бутонах и ноющей головке всю ночь напролет, то не услышал бы и слова жалобы.
Последний угодник приподнял бровь, но вампир хранил подозрительное молчание.
– Итак, на чем мы остановились?
Историк закатил глаза.
– Бабах?
– БАБАХ! – снова заорал Габриэль, подпрыгнув на кресле и хлопнув в ладоши.
– Спаси меня, ночь, – вздохнул маркиз.
– Пуля задела мне горло, – продолжил Габриэль, берясь за кубок с вином. – Прошла в полудюйме от яремной вены, и тогда я понял, что мы играем в игру под названием «Либо жив, либо мертв». Что я так и не выкурил трубку после ужина, слишком глубоко погрузившись между бедер Фебы, и теперь проклинал себя за это, рванув через весь зал к своим вещам. На меня мчался Робин, за ним по пятам следовала Сабля, а за спиной гончей маячил ее хозяин, здоровяк Ксавьер Перес. Я бросился на пол, схватил пистолет и выстрелил. Это был выстрел наугад, с целью выиграть хоть мгновение, но иногда Фортуна улыбается даже мне, вампир. Серебряная пуля попала Робину в плечо, обдав юношу алыми брызгами.
Из тени вылетела Феба, обнаженная и прекрасная, сверкая когтями в свете огня. Я перекатился и вскочил на ноги, выхватив двуручный меч Робина из ножен, а закатная плясунья прочертила четыре пылающие линии на спине младокровки. Сабля набросилась на меня, прищурив свои поросячьи глазки и широко распахнув пасть. Причинять боль животному всегда трудно, потому что жестоко. Но если это животное пытается оторвать тебе яйца, то угрызения совести отходят на второй план. Отступив в сторону, я пнул ее в ребра.
Собака пролетела через всю комнату, вывалилась сквозь ставни и скрылась в воющей темноте, пока Ксавьер звал ее по имени. Клинок Робина рассек воздух совсем рядом с головой Фебы, и закатная плясунья с угодником-младокровкой принялись выписывать ужасающие па. Когти Фебы могли разорвать плоть человека до костей, но Робин размахивал новым двуручным мечом Лаклана с лезвием, выкованным из чистейшей сребростали рукой старого мастера Аргайла. Одна ошибка с любой из сторон…
Где был чертов Лаки, я понятия не имел, но Ксавьер создавал много проблем. Прицелившись из ручного арбалета, он выстрелил, и болт пролетел так близко, что можно было побриться, а посеребренная цепь заскользила по кирпичам у меня за спиной – Ксав по крайней мере хотел, чтобы я дышал. Подняв украденный у Робина клинок, я бросился на своего старого боевого брата.
Габриэль сцепил покрытые татуировками пальцы на подбородке, не сводя глаз с историка.
– И знаешь, что я тебе скажу, холоднокровка. Двуручные мечи не так уж хороши, когда ты размахиваешь ими в переполненном помещении. Но было кое-что и похуже. Робин принадлежал крови Дивок и обладал такой силищей, перед которой бы мало кто из бледнокровок устоял. А уж клинок у него был просто чудовищен, вдвое длиннее, чем любой двуручный меч, и шире и тяжелее, чем все, чем я когда-либо дрался в своей жизни. Но в тот момент я сражался и за свою жизнь, и за жизнь Фебы тоже. Удивительно, на что способен человек, когда он смотрит в лицо смерти.
Мы с Ксавьером сражались бок о бок во время зюдхеймских кампаний, мы знали боевой стиль друг друга. Но с тех пор Ксав потерял руку, и хотя был накачан санктусом, я все равно каким-то образом остановил его, звеня сталью о сталь.
– Ах ты, поганая сука!
Услышав ругательство Робина, я рискнул взглянуть и увидел длинную полосу крови, стекающей у него по груди. К его чести, юноша сопротивлялся изо всех сил, но Феба была яростна как буря и стремительна как ветер. Дочь древних гор и королев-воительниц, с бурлящей кровью и сердцем, стучащим как боевой барабан, она пронзила руку Робина до кости. Юноша пошатнулся и вскрикнул, когда Феба, скользнув ему за спину, вонзила когти в горло.
– Не убивай его! – взревел я.
Она зарычала, сверкая глазами, но все же прислушалась и ударила его затылком о стену, вместо того чтобы свернуть шею. Размахнувшись одной рукой, она вышвырнула Робина головой вперед через разбитые ставни, торжествующе взревев, когда младокровка отправился вслед за бедной Саблей.
– Назови-ка меня сукой еще раз, ты, долб…
Пуля попала ей в плечо, отбросив в сторону ее тело, а кровь, выплеснувшись на стену, вскипела, как жир на сковороде для завтрака. Оглянувшись, я увидел у себя за спиной Лаклана, и у меня сжался желудок, когда я осознал свою глупость: используя свою темную силу, он взобрался на стену башни и прокрался вниз по лестнице, чтобы напасть сзади.
– Нет! – взревел я, увидев, как он поднимает второй пистолет, целясь в Фебу. – Лаки, НЕТ!
Серебряная пуля угодила ей прямо в грудь, вскрыв ребра, как любовное письмо. Голова Фебы запрокинулась, рот открылся в беззвучном крике, она пошатнулась, схватившись за раскаленную рану над сердцем. Я выкрикнул ее имя, и наши взгляды встретились: ее глаза сияли золотом, мои горели яростью. По подбородку у нее стекала струйка крови, губы приоткрылись, будто она хотела что-то сказать. Сказать хоть что-нибудь. Но Феба а Дуннсар рухнула на пол без единого слова, без единого стона, превратившись в кровавые руины, а Лаклан прошипел:
– Умри, ведьма плоти.
Жан-Франсуа сидел ошеломленный, прижав руку к тому месту, где, возможно, когда-то у него было сердце. Шоколадные глаза устремились на человека напротив, алые губы приоткрылись в шоке.
– Господь Вседержитель. После того, как вы с ней только что…
– Да. – Габриэль кивнул.
Вампир подался вперед и перешел на шепот:
– И что ты сделал, де Леон?
Последний угодник залпом допил вино и вытер подбородок костяшками татуированных пальцев.
– В каждом человеке, холоднокровка, есть нечто, чего боятся даже дьяволы. Этого монстра большинство из нас держит глубоко внутри, зная, что произойдет, если дать ему волю. Мы ощущаем его дрожь, когда к нам в дом без приглашения входит незнакомец. Мы чувствуем, как он поднимает голову ночью при звуке скрипнувшей половицы. Но мы понимаем, что он просыпается по-настоящему, когда опасность грозит тем, за кого мы больше всего переживаем: нашим возлюбленным, нашим детям. И если мы позволим ему вырваться, Боже, помоги глупцу, который его разбудил. Я чувствовал, как этот монстр пробивается наружу, только однажды – в ту ночь, когда он постучался в мою дверь.