Селин поднялась на ноги, гибко и без единого звука, и направилась в дальний угол камеры. Она остановилась на границе отбрасываемого факелом света, чтобы оглянуться на него через плечо – силуэт на фоне густой тьмы. Тень вернулась домой.
– Тебе следует поговорить с моим братом, маркиз, – сказала она. – Хотя мы не сомневаемся, что вы будете сильно скучать без радостей нашего общества, нам обоим было бы полезно провести некоторое время врозь, да? Говорят, разлука делает сердце более любящим. И, кроме того, следующая часть нашей истории покажется бессмысленной без его рассказа.
Историк уставился монстру в спину, держа в руке тяжелый фолиант. Теперь его страх прошел, сменившись холодной яростью, и желание увидеть, как это существо страдает, боролось с желанием поскорее убраться из этой ямы. В конце концов последний порыв победил, и историк коротко кивнул капитану Дэлфину и его людям. Рабы-мечники медленно вышли из помещения, не сводя глаз с существа за рекой. Но Жан-Франсуа, демонстрируя, как он надеялся, презрение, повернулся спиной и тоже вышел.
– Маркиз?
Он остановился, услышав ее голос, но не соизволил обернуться.
– Oui?
Последняя лиат вздохнула, глядя на свои пустые руки.
– Передавай привет Габриэлю.
Книга четвертая. Оскверненная кровь
I. Божественный ад
На ладони его татуированной руки покоилась чертова тысяча тонн.
По крайней мере, так думалось Габриэлю. Колокольчик был маленьким, с рельефным изображением волков на поверхности. Отлитый из чистого золота, он казался намного тяжелее, чем весил на самом деле. Габриэль держал его в руках уже целый час и еще как минимум два смотрел на него, прежде чем осмелился взять. Он тысячу раз измерил шагами свою камеру, останавливаясь, чтобы взглянуть в окно на далекие горы и вспомнить далекие дни, и золотой колокольчик тихо звенел в его ладони, а неизбежность того, что произойдет, если он позволит ему запеть во весь голос, давила на разум.
«Позвони, если у тебя вдруг где засвербит, де Леон. Кто-нибудь обязательно придет и почешет».
Теперь боль отдавалась и в костях. По венам тек жгучий лед, и холодный огонь проникал под кожу. Габриэль не мог усидеть на месте. Не мог ясно мыслить. Больной, израненный и опустошенный. Они бы позволили ему покурить, если бы он попросил, но он знал: у него, возможно, больше не хватит сил довольствоваться простой трубкой. Как давно это было, Дева-Матерь, как же давно… Он закрыл глаза, чтобы не вспоминать: ее вкус, ощущение, когда она скользит по глотке, точно расплавленное пламя, сжигая дотла все на своем пути. Этот голос у него в голове, который становился громче с каждым годом, с каждой ночью, с каждым красным глотком… о Боже, красным.
«В конце концов отдашь зверю причитающееся, или он сам все возьмет».
– Я не могу, – прошептал он, опускаясь в кресло.
«Ты должен», – ответил зверь.
– Я не буду, – выдохнул он.
Смех эхом отразился от стен и в его голове.
«Будешь. Я всегда побеждаю, Габриэль».
Мелодия колокольчика была звонкой и краткой, но не прошло и нескольких мгновений, как Габриэль услышал щелчок замка и скрип отодвигаемых тяжелых засовов. Он поднял глаза и увидел, что она наблюдает за ним – тугое кружевное колье и пряди кроваво-красных волос, обрамляющих бледную шею, как обещание наслаждения. Мелина внимательно оглядела комнату и лишь потом вошла, закрыв за собой дверь. В ее бледно-голубых глазах читалась ненависть, когда она приподняла бровь.
– Чего изволите, шевалье?
– Пить, – прошептал он.
– Как угодно.
Подойдя ближе, рабыня наклонилась, чтобы взять бутылку и бокал, в которых не осталось ни капли.
– Еще «Моне»?
Он протянул к ней руку, успокаивая легчайшим прикосновением.
– Боюсь… мне больше не хочется вина, мадам.
Он заметил, как при этих словах по ее коже пробежали мурашки, и с нежностью провел по гладкой поверхности ее запястья. Мелина встретилась с ним взглядом, губы ее приоткрылись, дыхание участилось. Она отпрянула, когда Габриэль поднялся на ноги, скрипнув кожей, и его тень поглотила ее целиком.
– Тогда трубку? – Она сглотнула. – Я могла бы…