В темной тишине медленно потянулись мгновения, можно было сделать пять глубоких вдохов, но Диор не сделала ни одного.
Шшух.
Шшух-шшух.
– Да и нет? – Она покачала головой, и глаза у нее сделались безумными. – Что, черт возьми, это значит?
Мы захлопали своими крошечными крылышками, а Диор зашипела от явного разочарования. Мы не могли ни чувствовать ее разум, ни говорить с ее мыслями, мы были так же беспомощны, как и любой другой Восс, неспособный проникнуть к ней в голову. Но пока она смотрела, мы ползали по ее коже, вдоль и поперек, вверх и вниз по обнаженной руке, намеренно и старательно. Девушке потребовалось некоторое время, чтобы понять нашу затею, но, как мы уже говорили, эта беспризорница была далеко не дурой. И, наконец, до нее дошло: узор, который мы выводили на ее коже, не что иное, как буквы. Грубый метод, мучительно медленный – но нам и требовалось наползать одно-два слова. И мы это сделали, черепашьими темпами начертав ответ нашими маленькими красными лапками.
– Ранена, – наконец прошептала она. – Ты все еще ранена.
Шшух.
– Шило мне в рыло…
Шшух-шшух.
Она опустилась еще ниже, и в ее голосе послышалось разочарование, смешанное со страхом.
– Эти долбаные твари совсем съехали с катушек, Селин. Они обращаются с людьми как… как с животными. Как со скотом. И они поят меня кровью. Они хотят знать, кто я такая, на что способна. Если они поработят меня, я сама им все выболтаю, не желая того. Про Эсану. Про Матерь Марин. Про тебя. Я должна выбраться отсюда.
Мы описали крошечный круг у нее на руке, трепеща крыльями.
Она вздохнула, и пепельные волосы упали ей на глаза, когда она опустила голову.
– Но ты помочь мне не можешь…
Шшух-шшух-шшух-шшух-шшух-шшух.
Тело Диор напряглось, когда на лестнице послышались шаги, резкие, знакомые голоса эхом отражались от сырых стен. Мы поползли вверх по ее плечу и шее, устраиваясь поудобнее, чтобы наблюдать из-под копны волос. Она натянула грязную рубашку, жилет и встала на цыпочки, чтобы выглянуть в зарешеченное оконце как раз в тот момент, когда с другой стороны замаячила пара суровых изумрудных глаз.
– Ну и как тебе твое новое жилье, мышь? – спросила Киара.
Девочка отшатнулась, но ничего не ответила, только пульс стучал под нашими крошечными лапками.
– Не боись, леди Лилид скоро подарит тебе что-нибудь получше, – сказала Мать-Волчица. – Мягкие простыни. Красивые платья. Маленькую подушечку для твоих нежных коленок. Ты должна гордиться, что она выбрала тебя прислуживать ей.
– Я не собираюсь никому прислуживать, – прошипела девушка.
– Через пару ночей запоешь по-другому. – Киара встретилась с ней взглядом, и ее губы скривились в жестокой улыбке. – Но будь осторожна, девочка, когда эта дьяволица возьмет тебя под крыло. Там теплее, чем ты думаешь.
– Да пошла ты… – усмехнулась Диор.
Шшух-шшух-шшух-шшух-шшух-шшух.
– Куда нам его положить, госпожа? – спросил грубый голос.
– Вон туда, – сказала Киара, кивая на камеру напротив. – Пусть пострадает от ее запаха.
Диор наблюдала через оконце, как Хоакин и Собачья Ляжка тащат все еще изломанного Аарона вниз по лестнице. На нем были только кожаные штаны, но его отмыли и причесали, а запястья и лодыжки заковали в такие тонкие цепи, что мы думали, он непременно разорвет их, когда проснется, пока не увидели, как они блестят серебром. Сорайя ждала неподалеку, ее косы ниспадали на спину, а кожа приобрела мертвенно-серый оттенок. Лицо Хоакина напоминало маску, и хотя Диор пыталась встретиться ним взглядом, он не отрывал глаза от пола.
Клейменые втащили Аарона в камеру и бросили на каменный пол. Киара нахмурилась, ее голос звучал тихо, когда она посмотрела на своего обращенного сына:
– Ну что, мой птенец-молодец, тебе удалось привлечь его внимание. Кажется, тебе улыбнулась Фортуна.
– И нам, сестра, – сказала Сорайя. – Ведь это мы доставили великому Никите этот трофей. Заполнили его загоны. Сотворили внука благородных кровей. Убили Де Леона. Черносерд, несомненно, вознаградит нас.
Тяжелые перчатки Киары заскрипели, когда она потерла большим пальцем верхнюю часть ладони.