– Простите меня, мадемуазель Кастия, – сказал он. – Но если вы расстались с Граалем в Кэрнхеме, то я не понимаю, какой свет вы можете пролить на ее историю. Возможно, мне лучше вернуться в компанию Черного Льва.
– Мы уверены, что ты об этом сильно пожалеешь, грешник.
Историк вздохнул.
– Похоже, вы с братом разделяете склонность к сарказму и самонадеянности. Но когда моя императрица узнает, как мало от вас на самом деле пользы, вы, возможно, пожалеете, что не нашли лучшего применения своему острому, точно бритва, языку.
– Если ты перестанешь нас перебивать, малыш-маркиз, мы именно так и поступим.
– Каким образом? Киара Дивок избила вас до полусмерти, оторвала руки, затем подожгла. Вы едва спаслись. Я не любитель слухов или болтовни из вторых рук, а после того, как с вами расправились, вы вряд ли можете знать, что было дальше.
– Почему не могу?
– Вы сказали, что Диор осталась одна.
– Мы сказали, что она осталась почти в полном одиночестве. В ней таилось много всего, в Диор Лашанс. Иногда она была смелой девушкой. Иногда упрямой и ужасно глупой девчонкой. Она могла быть находчивой, хитрой или безжалостной. Полной ненависти. Мстительной. Но прежде всего, грешник, Диор Лашанс всегда была везучей. И хотя наступил самый мрачный для нее час, хотя казалось, что она полностью обездолена, Вседержитель не оставил ее.
Впервые с тех пор, как Жан-Франсуа увидел ее, лиат рассмеялась – глухо, холодно и совершенно обескураживающе.
– У этой девчонки в рукаве был припасен последний козырь. Даже если она в тот момент этого не знала.
II. Челюсти медведя
На разрушенном мосту стояла одинокая фигура. Пустое сердце и пустые руки.
Она была окутана дымом. Одежду и кожу покрывали пятна засохшей крови, присыпанные пеплом. Спиралью взлетали в воздух тлеющие угли, навстречу пульсирующей над головой молнии. Все ее верные рыцари пали, израненные и окровавленные, а Киара и Кейн Дивоки выстояли. Пепельные волосы Диор покрывала запекшаяся кровь и сажа, голубые глаза смотрели на врагов, и Диор в ужасе отступила ближе к пылающей баррикаде. Она таращилась на вампиров, обдумывая ожидающую ее судьбу, а затем свесилась с перил рядом с ней. Темной каплей с темным шепотом на устах.
Убежать.
Уснуть.
Упокоиться.
– Нет, я не такая, – вздохнула она.
При жизни Кейн Дивок был жестоким молодым человеком с грубыми чертами лица, и смерть не сделала его мягче. И без того резкое и топорно сработанное лицо теперь до костей было рассечено поцелуями когтей Фебы а Дуннсар во время битвы. Перекошенный от ярости и окровавленный, Палач занес двуручный меч, достаточно большой, чтобы перерубить хребет взрослому быку. Подняв его над головой, он приготовился проделать с Диор именно это.
– Подожди-ка, кузен, – сказала Мать-Волчица.
Кейн поколебался, оглянувшись через плечо.
– Подождать? – прорычал он с густым и мрачным оссийским акцентом. – Я разорву ей глотку и слижу ее остатки со своих рук. Клянусь Богом, я заслужил пирушку из-за этой ночной заварушки.
– А то, – ответила Киара, оглядывая Диор, как волк ягненка. – Но эта заварушка не для твоей пирушки.
– Да кто она такая, эта мышь? – спросил Кейн. – Мы пришли отомстить. Мы пришли за Львом.
– Так-то да. Но за ней пришли Воссы.
Киара встретилась с Диор твердым как камень взглядом.
– Почему?
Девушка молча стояла в своих не по размеру больших доспехах, сжав кулаки.
– Отвечай! – взревела Мать-Волчица.
Они, дети Дивока, называют такой рев Хлыстом. Сила, текущая у них в жилах, проявляется в словах – вернее, в звуке. Это не такое тонкое искусство, как Внушение, которым владеют Илоны. В нем нет ни поэзии, ни очарования. Это удар молота, сокрушительный таран в ворота воли, который большинство людей ставит на колени. Кейн был всего лишь щенком и пока еще не овладел этим умением, но в голосе зрелой Киары звучала сила веков, эхом отражаясь от камней у ног Диор.