Так убежденно, что Волков и сомневаться в ее словах не мог.
— Все одно, осторожна будь. Смотри, чтобы не донесли.
— О том не печальтесь, никто не донесет, — улыбалась Агнес и сама в том была уверена. Она прекрасно знала, что никто на нее не донесет.
— И слава богу, — вздохнул кавалер, успокоившись, и встал. — Спать пойду, завтра важный день.
Он поцеловал ее в лоб, она поцеловала ему руку. Он пошел к себе, а Агнес велела принести себе еще вина и свою любимую книгу. Еще посидеть чуть-чуть хотела.
⠀⠀
Волков сразу узнал банкира Ренальди из дома Ренальди и Кальяри. И тот его тоже признал сразу. Банкир выходил из приемной канцлера, а Волков как раз стоял и ждал, когда его позовут. Банкир раскинул руки для объятий. Он улыбался и был заметно рад Волкову. Волков ему обрадовался. Банкир не стал говорить о том, что совсем недавно он поднял плату за дом, который кавалер у него арендовал, к чему обсуждать эти мелочи? Как и положено, Кальяри спросил про здоровье, про ногу Волкова. Покивал с сочувствием и вниманием, восхитился его подвигом в Хоккенхайме, о котором до сих пор еще в городе судачили, порадовался его статусу помещика, спросил, хорош ли лен, а потом как будто вспомнил и заговорил о другом:
— Друг мой, помните, вы просили меня разузнать, что сталось с вашими родственниками, с вашей матерью и сестрами?
— Помню, вы разузнали? — Еще бы он не помнил, он даже денег на то банкиру давал. Хоть и немного, но давал.
И банкир начал говорить:
— Два дня назад получил корреспонденцию. Видимо, я огорчу вас и обрадую, друг мой. Наш представитель в Лютцофе нашел ваших родных, но матушки вашей, да примет ее душу Господь, среди живых уже нет. И одной сестры нет, старшей. Она с мужем и двумя дочерями померла от чумы. Но от нее остался сын двенадцати лет. Мальчик живет с теткой, она ваша младшая сестра, Тереза Видль, урожденная Фолькоф. У нее две дочери. А муж ее тоже помер, не от чумы, а от чахотки. Живут — бедствуют.
Держать все в уме, оперировать десятками страниц текста и цифр было для банкиров обычным делом. Имена, цифры, города — всё это в голове. Только в голове, не всё можно доверить бумагам. Ренальди, хоть был и немолод, не заглядывал в бумажку, когда рассказывал кавалеру о его семье. Он словно выучил это. И Волков удивился бы такой памяти, но ему сейчас было не до того. Он немного опешил от всего, что слышал.
Банкир говорил ему о каких-то людях, которых кавалер даже не помнил, по сути, и не знал, ну, кроме матери. Разве можно немолодую женщину, которой уже тридцать лет, считать своей сестрой, если ты помнишь ее совсем маленькой девочкой, причем, вспоминаешь с трудом? Можно ли считать родственниками каких-то детей, о существовании которых ты только что узнал? Близкими людьми? Оказывается можно. Хоть и чувствовал Волков себя сейчас странно. Оказывается, он очень хотел их всех увидеть. И единственную сестру, и племянников. Тем более, если они бедствуют.
— Кавалер, вас ожидает Его Высокопреосвященство.
Волков обдернулся: рядом с ним стоял немолодой монах.
Полная приемная людей, важные господа ждут, но монах приглашает именно его.
— Да-да, — сказал Волков монаху рассеянно и тут же снова повернулся к банкиру: — Друг мой, прошу вас немедля писать своему человеку, чтобы передал им денег и чтобы сестру мою и племянников отправил ко мне, в землю Ребенрее, графство Мален, в пределы мои, в поместье Эшбахт.
Он достал из кошеля пять талеров и протянул их банкиру. Тот сразу взял деньги и ответил:
— Ни минуты не волнуйтесь, сегодня же, с вечерней почтой, письмо пойдет в Лютцоф. Через пять дней ваша сестра получит деньги и наказ ехать в ваше поместье.
Волков пожал банкиру руку, поблагодарил его и пошел за монахом. Сейчас кавалера мало заботило то, что его зачем-то ждал сам архиепископ, сейчас он думал только о сестре и племянниках.
⠀⠀
⠀⠀
⠀⠀
Глава 48
⠀⠀
Окна в его недавно построенном дворце были огромны, под самый потолок. Свету много без ламп и свечей. Один из монахов поддерживал архиепископа под локоть. Тут же был и викарий брат Родерик, канцлер Его Высокопреосвященства. Он улыбался кавалеру пустой улыбкой каменной статуи. Волков подумал, что викарий по-другому, наверное, и не умеет.
— Чертовы ноги, не будь они так слабы, сам бы пошел к тебе навстречу, — сказал архиепископ, распахивая Волкову объятия и обнимая его. — Ну, как ты себя чувствуешь, наш герой? Казначей говорит, что ты сначала был ранен в Хоккенхайме разбойниками, а потом ведьмы наслали на тебя тяжкую хворь. Ты едва выжил.
— Все позади, монсеньор, — отвечал Волков, понимая, что эти вопросы не просто из вежливости. Из уст курфюрста они звучали как теплое, человеческое участие. И от этого кавалер еще больше проникался приязнью к архиепископу. — Сейчас уже здоровье мое хорошо.
— Ну и славно, славно, — говорил курфюрст и при этом гладил его по щеке и по волосам. — Вижу, ты все тот же молодец. Крепок, горд. — Так гладил бы, наверное, Волкова его отец, будь он жив. — Но я недоволен тобой, да, не смотри на меня так. Недоволен, — говорил архиепископ, возвращаясь в свое кресло. — Ревность и зависть меня гложут, словно жену брошенную.
Волков теперь не понимал его. Он ждал пояснений.
Курфюрст уселся, монахиня помогла ему устроить ноги так, чтобы меньше болели, сняла с него туфли, и он продолжил: