И от этих слов Валков еще больше злился, словно его она обвиняла. Словно он виноват в том, что мальчишка покусился на его добро. Стал он ее выталкивать в дверь:
— Ступай, говорю, серебро на похороны и на отпевание, иди.
Она ушла, а через час собрался народ, и Якова повесили. Вешал его Сыч, и два солдата ему помогали. Волков на казнь идти не хотел, не желал той бабы видеть больше, но не пойти не мог: раз уж осудил, так присутствуй. А еще пришлось Сычу и помощникам его два талера дать. Недешево ему обходилась жизнь в поместье. Ох, недешево.
⠀⠀
Выехали рано, еще не рассвело. К городу подъехали, а там телеги на всех дорогах, мужичье окрестное на праздник в город уже съезжается. В городе улицы тоже забиты, барабаны бьют, до празднований еще день, а люди нарядны и праздны. Пиво на улицах продают. Музыканты бродят. А как же иначе? Завтра праздник, большой день, день Первоверховных апостолов Петра и Павла. И конец длинного летнего поста. Тут уж даже женщины пьют. Так положено.
Брунхильда едет в телеге, телега в подушках и перинах накрыта добрым сукном.
— Госпожа, госпожа, — бежит рядом с ней молодой торговец, несет полную кружку тягучего и темного напитка с пеной, — отведайте пива.
— А ну пошел! — орет Максимилиан, он едет сразу за телегой госпожи и замахивается на торговца плетью. — Пошел, говорю!
— Нет в том нужды, господин Максимилиан, — улыбается Брунхильда. — Давай свое пиво, человек. — Она достает деньги, отдает торговцу, берет у него тяжелую кружку, а зеваки со всех сторон смотрят, как она отпивает глоток, и радостно кричат, когда она отрывается от кружки и, вытерев коричневую пену с прекрасных губ, говорит: — Ах как крепко пиво, не для дев оно, а для мужей.
Все смеются, а она отдает кружку торговцу, тот едва успел взять ее, как из его рук ловко вырывает кружку Сыч:
— Чего уж, давай допью, раз уплочено.
Торговец глядит на него изумленно. А Сыч выпивает жадно, разом и до дна, с коня не слезая. Все опять смеются — от ловкости и жадности Сыча.
Волков коня остановил, смотрит, чуть улыбаясь. Не лезет.
А тут один из богатых людей города, что стоял у дверей лавки, кажется, с женой под руку, и кричит Брунхильде:
— А кто же вы, прекрасная госпожа? Отчего мы не видали вас в нашем городе раньше?
Брунхильда смутилась от его вопроса. Смотрит на мужчину, ресницами хлопает, слова для ответа ищет. И Максимилиан молчит, и Сыч, и как назло, на улице музыка смолкла. Кажется, вся улица на нее смотрит и ответа ждет. Да, всем интересно, кто же эта красавица. И молодой торговец с кружкой стоит тут же, рот раскрыв. И другие люди. И даже Бертье, что увязался за ними в город, и тот, кажется, ждал, что она ответит. И видя, что все этого ждут, Волков и заговорил. Ему надо было сказать: «Поехали». На том бы все и закончилось, а он на всю улицу заявил:
— Это Брунхильда Фолькоф, сестра кавалера Фолькофа, господина Эшбахата.
Кто-то закричал: «Ах, что за красота эта Брунхильда Фолькоф!»
И люди на улице загалдели, соглашаясь с этим. Снова забил где-то рядом барабан. Запиликала музыка. Сыч поехал вперед. Брат Ипполит потянул вожжи, и телега Брунхильды двинулась за ним, а девушка повернулась и поглядела на Волкова. И во взгляде этом не было уж той Брунхильды, что видел он все последнее время, взгляд ее был холоден, что лед в декабре.
Волков понял, что зря он сестрой ее назвал. Думал, что ей это честь будет. Да видно ошибался он. Вообще зря он взял ее в город. Сидела бы в Эшбахте.
⠀⠀
⠀⠀
⠀⠀
Глава 41
⠀⠀
— Ах бог ты мой. Что же за нимфа, что за наяда посетила дом мой? — говорил он, протягивая ей руки.
И был он так галантен, что Брунхильда растерялась, но обе руки ему протянула. И на одной ее руке болталось распятие на четках.
— Еще и набожны вы? — восхитился граф, беря ее руки со всей возможной куртуазностью. Сам же он повернулся к Волкову и спросил: — Кто же этот ангел?
Волков молчал, вот теперь он уже уже наверняка знал, что зря взял Брунхильду с собой в город. Так она сама стала говорить, уже на него не оглядываясь:
— Имя мое Брунхильда Фолькоф. Я сестра господина Эшбахта.
— Сестра! — вскричал барон. Он отвел от нее глаза, посмотрел на Волкова, потом опять на девушку и снова на Волкова. — Ах, ну конечно же, тут и слепой родство увидит. Так отчего же вы, Эшбахт, не сказали, что у вас ангел в сестрах имеется? Отчего ангела такого в свет не выводили?