— Я как-то оленя ранил, — сказал Бертье, — он убежал, я за ним до вечера по следу шел, а пришел, так увидал, что ему весь бок обглодали. А кто, думаете? Волков и медведей у нас в поместье не было.
Все смотрели на него с интересом, ожидая продолжения.
— Так это свиньи его пожрали, — сообщил ротмистр, довольный тем, что его рассказ так всех заинтересовал.
Кавалер еще раз огляделся вокруг, и ему стало жаль этого беднягу — кто загнал его сюда в эту пустошь, как он здесь погибал? Видно, страшно ему тут было, на помощь он даже и надеяться не мог. Тут даже и кричи — никто не услышит, и не потому, что нет никого, а потому что холм да кусты крику и улететь не дадут. Будешь гудеть как в бочке.
— Ладно, — сказал он двум солдатам, что были с ними, — закапывайте.
Те быстро и по-солдатски умело стали копать землю в двух шагах от останков. Брат Ипполит сложил руки и стал читать молитву. И тут один из солдат наклонился и поднял что-то с земли. Поглядел, что это, и передал вещь монаху. Вещица была мелкая. Тот перестал молиться и взял ее, сказав:
— Серебро.
И, подойдя к Волкову, протянул ему находку. Это был крестик, небольшой, но хорошей работы. Бертье с первого взгляда определил:
— То крест не мужицкий, двадцать крейцеров стоит. Может, купчишка какой был. Ехал куда-нибудь.
Волков покосился на него, подумав: «Какого дьявола купцу в такой глуши делать, здесь и дороги-то нет, откуда и куда он мог тут ехать?»
Но вслух ничего не сказал, вернул крестик монаху и махнул рукой солдатам — хороните.
Мертвяка похоронили. Сели на лошадей, поехали в Эшбахт. Бертье ехал рядом с кавалером и всю дорогу докучал ему своими рассказами про охоту. Рассказывать он был мастер. Если он и вправду такой охотник был, то местным волкам кавалер не позавидовал бы. А монах тем временем делал многозначительное лицо, всем видом показывал, что ему есть что сказать, но при ротмистре ему это говорить неудобно.
Так доехали до дома. И уже там, когда Волков слез с лошади и уже сидел за столом, монах пришел и спросил, не занят ли он.
Волков был не занят, если не считать больной ноги, которую он пытался разминать. Он указал брату Ипполиту на лавку. Монах сел.
Кавалер думал, что монах будет говорить о покойнике, крестике и волках, но тот достал из-за пазухи хорошо исписанную бумагу.
— То от духовника моего, — сообщил юный монах.
Кто его духовник, Волков помнил. Это был аббат Деррингхофского монастыря — отец Матвей. А брат Ипполит развернул письмо и сказал:
— Вчера, когда в городе были, я на почту успел сходить, вот и письмо получил. Аббат вас вспоминает в каждом письме, всегда про вас спрашивает, а тут так и вовсе вам написал. — Он сразу начал читать: — «А господину коннетаблю передай, что госпожа Анна фон Деррингхоф месяц как разрешилась от бремени удачно и принесла дочь. Девочка здорова и хороша. Крещена именем Ангелика. Госпожа Анна шлет коннетаблю свой поклон и говорит, что помнит про него и молится за него».
Ничего он не понял, нахмурился и спросил с пренебрежением:
— Что? О чем это все?
Он, конечно, помнил аббата, помнил и госпожу Анну, но это были люди из прошлого, словно из другой, далекой его жизни, ему и не до них сейчас было, его волки интересовали, а тут девочка какая-то…
Монах растерялся, потряс листом бумаги и сказал:
— Аббат написал, что… госпожа Анна разрешилась…
Кавалер только рукой на него махнул.
— Ты лучше скажи, как ликантропуса найти. Как убить его? Если он не выдумка Максимилиана.
— Ликантропуса? — растерянно переспросил брат Ипполит. — Ну, как и всех остальных чудищ, серебром первородным. Осталась у вас хоть одна стрела с серебром?
— Это болт, а не стрела, балда, — сказал Волков, усмехаясь глупости монаха. — Надо будет у Ёгана спросить, по-моему, ни одного не осталось. Нужно будет сделать.
— А еще вы ж помните, в книге сказано, что его можно убить, когда он в облике человеческом. Тогда его просто убить, как человека. Простым железом.
— Да уж это я смогу, только надобно знать, кто он.
— Если тут такой есть, — сказал монах, подумав, — то узнаем, найдем. Людей тут очень мало, ликантропусу тут и затеряться негде будет.