Монах сразу обрадовался, еще раз низко поклонился и произнес:
— Ах, как это хорошо. Услышала, значит, Заступница наша, Матерь Божья, молитвы мои. Сколько лет я просил, чтобы послал Господь сюда господина хорошего. Доброго и деятельного, а уж о том, что он будет рыцарь Божий, я и мечтать не смел.
Волков ему тоже поклонился, но берета не снимал, с лошади не слезал:
— Спасибо, святой отец, что несете слово Божье людям моим.
— А как же иначе, — говорил монах, — то долг мой. А люди ваши жили в страшных лишениях, без слова Божьего, и не выжить им было.
— В лишениях? — спросил кавалер.
— В лишениях, добрый господин, в страшных лишениях. За десять лет две войны через их землю прошло, да чума не милосердствовала, да два года неурожая, да дождями вон сколько оврагов намыло. — Он обвел рукой окрестности. — И после всего этого ничего у них не осталось, все у соседей просят, а соседи безжалостны. Лошадей для вспашки поля дадут, так втридорога просят. Семена дадут, так опять втридорога берут. Люди ваши живут в кабале. И вот же еще беда, — брат Бенедикт обернулся и указал на свою тележку, — волки округу одолевают, никакую скотину нельзя оставить без присмотра. И детей нельзя, да и за взрослых боязно.
Все заглянули в его тележку и увидали труп разодранного в клочья козла. То, что это козел, лишь по голове с рогами угадать можно было.
— Нашел поутру, видно, с хутора соседнего убежал на погибель свою, — продолжал монах, — теперь вот похлебкой моей станет, бобы с луком у меня есть. Не желаете ли, господа, ко мне в гости? Дом мой тут недалеко.
— Недосуг нам, — сказал землемер, — извините, святой отец, но нужно мне новому господину границы его земли показать.
— Про волков я наслышан от епископа вашего, — сказал кавалер. — Друг мой, что приехал со мной, уже купил собак, грозился извести волков вскорости.
— Благослови его Бог: и друга вашего, и нашего епископа доброго, то радость большая всей округе будет, — обрадовался монах. — Благослови вас Бог.
— А кто ж из соседей моих мужиков в кабалу загоняет? — Этот вопрос волновал Волкова почему-то больше, чем какие-то волки.
Монах ответил не сразу, помялся немного и только после сказал:
— Да он не плохой человек, но уж больно алчен, меры в сребролюбии не знает. Своих мужиков не милует, а чужих еще пуще обирает.
— Так кто же это?
— То барон фон Фезенклевер, — нехотя произнес монах. И тут же начал говорить с жаром: — Но как по душе его смотреть, то он человек незлобивый, жадность его самого ест, сам он от нее страдает.
— Это родственник канцлера, — шепнул землемер Волкову. — Извел все графство своим стяжательством. Даже граф на него управу найти не может. Судится и рядится со всеми соседями, знает, что канцлер его всегда выручит. Все судьи за него. И он кичится этим.
— Но главная беда ваших мест не барон. Волки — вот беда так беда, — продолжал монах. — Истинная кара египетская, не меньше. И если соседи ваши на своих землях худо-бедно их бьют, то в вашей земле раздолье им. Ни страху у них нет, ни разума.
— Я ими займусь, — пообещал Волков.
— Уж прошу вас о том, — произнес монах, крестя кавалера, — благослови вас на то Бог.
На том они и расстались. Монах пошел на север к жилищу своему, а всадники поехали вдоль западной границы на юг.
— А что у монаха с левой рукой? — спросил Сыч у Куртца, когда они отъехали подальше.
— Точно! — вспомнил Волков. — У него вся рука изрублена. И пальцы, и кисть. Кажется, пальцы у него не разгибаются.
— Говорят, что несколько лет назад напали на него волки, — сказал землемер, — и руку погрызли. Тут в пустынях ваших их и вправду много.
— Волки, волки, волки, — передразнил кавалер, — только и слышу о них, но не видел пока ни одного.
— Да как же! — воскликнул землемер удивленно. — Лошади храпят, чуют их дух, не слышите, что ли? Следы то и дело нашу дорогу пересекали. Не видели?
— Нет, я не охотник, следов не различаю, — отвечал Волков.
— Потому и не любит монах волков, что они ему руку погрызли, — произнес Ёган.
— Здесь все не любят волков, — заметил ему Куртц.