— Я? — все еще не верил Ёган.
— Да ты глухой, что ли, дурень? Кто ж еще, тут более нет никого, тебе говорю, — злился Волков.
— Так неграмотный я. — Ёган схватился руками за голову от ужаса.
— К монаху ступай, он научит, он учитель хороший, — сказал Волков. — Всех учит и тебя выучит.
— Господи, господи, что же мне теперь делать? Что делать?
— Первым делом найди мне человека проворного вместо себя, а потом список составь, что тебе нужно будет. Семена эти твои, плуги, лошади, — стараясь сохранять спокойствие, говорил кавалер.
— Список? — Ёган все еще сжимал голову руками и говорил сипло от волнения: — Это бумагу, что ли, написать? Так как же я ее напишу, если я писать не умею?
— К монаху иди, дурак, к монаху! — заорал Волков и быстро пошел от него, как только мог быстро, не хотел он больше никого ни видеть, ни слышать.
И так в этот вечер он был суров и мрачен, что больше никто с ним заговорить не решился. Сторонились его и слуги, и офицеры. Как стемнело, так он, отужинав, быстро ушел в свою палатку и лег спать.
⠀⠀
⠀⠀⠀
Зря он в город не пошел ночевать, там трактир бы нашел. Денег бы на хлеб и на палатки в людской с лакеями хватило бы. А тут вон как…
Ночь уже близится, солнце за холм садится. Дороги скоро видно не будет. Ее и днем-то не очень разберешь. Травой зарастает местами. Никого кругом, смотри, ни смотри — ни мужика, ни купчишки на этой дороге. Ни коров, ни домишек вокруг. Дичь да пустыня. И тишина, птицы уже умолкли. Только комары звенят.
Максимилиан ускорил шаг. Есть ему хотелось, — последний раз ел он еще днем, как приехали в Эшбахт, и всего-то кусок хлеба солдатского да немного сыра. Но это ничего, пуще голода его жажда мучила. Он взглядом искал воды, очень пить хотелось. На ручей он и не рассчитывал, уже и луже был бы рад. Лужи в низинах на дороге были, в колеях вода стояла. Вернее, не вода, грязь, сами лужи почти высохли. Так что дотемна он очень хотел найти лужу с чистой водой. Торопился.
Уже света было мало, когда он нашел глубокую лужу у дороги. Кое-как напился, вода была мутноватой с заметным привкусом. Глина.
Он уже хотел встать от лужи, как услышал шелест кустов. Хоть и не рядом они были, но тишина вокруг стояла такая, что слышалось ему все отчетливо. Юноша встал, принялся вглядываться в кустарник, на всякий случай руку на рукоять кинжала положил. Но ничего не увидел и решил поторопиться. Идти ему нужно было полночи, не меньше, так что пошел он быстрым шагом. А солнце уже спряталось почти, но на краю неба, на востоке, засветилась луна.
Слава богу, небо чистое, хоть что-то будет видно, иначе свалишься в чертополох в темноте-то. А еще и в овраг какой, их тут тьма тьмущая. Максимилиан шел, думая, что придет в полночь в деревню и поест что-нибудь у солдат. Хорошо бы бобов с салом и чесноком.
Застрекотали сверчки. Ну, хоть какие-то звуки, а то только шаги его слышно было да комаров звон. И как сверчки застрекотали, так стало совсем по-ночному темно. Лишь луна светила. Да толку от этого немного было — там, где свет ее падал на землю, еще что-то различить можно было, а где тень, темень, хоть глаз коли. Чернота.
И тут снова шелест. В тех кустах, что справа за спиной. Откуда? Ветра-то нет. Кусты неблизко, но юношу страхом пронзило от пяток до макушки, а на затылке волосы зашевелились, словно ветер был. Максимилиан обернулся резко, руку снова на кинжал, рука вспотела сразу, но не дрожит. Сам он глядит в ту сторону, откуда звук шел, а там ничего. Тишина и темнота. На всякий случай молодой человек стал читать «Патер ностер»[22], то, что на ум пришло, хотя знал он и другие молитвы. В том числе и солдатские, что просят дух укрепить. Прочитав быстро молитву, сделал несколько шагов спиной назад, повернулся и пошел быстро, благо луна разгорелась и, кажется, светлее стало.
Наверное, показалось ему, не было ничего, но рука вспотевшая рукоять кинжала сжимала крепко, так идти ему было спокойнее. И он снова пошел, да так быстро, что только мог.
Но прошел юноша немного, сто шагов, не больше, и снова услыхал шелест и шум за спиной, снова пронзил его страх от пяток до макушки. Резко обернулся — снова ничего. Только луна да сверчки заливаются. Снова он стоял, снова читал молитву, всю ту же «Патер ностер».
И на ветер бы ему подумать хотелось, да нет никакого ветра.
Стоял он в нерешительности, не знал, что ему и думать, понять не мог: играет ли кто с ним, крадется ли за ним или кажется ему все это.
Максимилиан всю свою сознательную жизнь готовил себя к ратному ремеслу. А в нем не преуспеть, труса празднуя. И, собравшись с духом, он крикнул в темноту:
— Эй, не прячься, выходи, коли не трус!
А сам кинжал ухватил покрепче.
И еще страшнее ему стало, так одиноко и жалко звучал голос его в этой темной пустыне.
Никто не ответил ему. Ни звука в ответ не донеслось.
Сверчки замолкли на мгновение, перепуганные его криком, и тут же опять зазвенели. И ничего больше.
Но теперь он не верил, что ему чудятся эти звуки. Он повернулся и пошел опять шагом быстрым. Шел, считая шаги, не слыша ничего опасного, но кожей на спине чувствуя, что кто-то идет за ним. А перед ним низина, свет луны туда не достает, там темень непроглядная. Максимилиан стал быстрее идти, не разбирая дороги, лишь бы темноту скорее пройти. Побежал, даже не боясь споткнуться, и когда уже пробежал низину, что-то побудило его обернуться.
[22] «Pater noster» («Отче наш», или «Молитва Господня») — основная молитва в христианской традиции. Она содержится в Евангелии от Матвея (6:9–13) и в Евангелии от Луки (11:2–4). Это единственная молитва, которую предложил сам Иисус.