— И как же мужики урожай вывозят? — кисло спрашивал кавалер, не очень-то надеясь на ответ.
— То мне не ведомо, — отвечал Куртц. Внезапно он поднял руку и указал на восток. — Может, по реке, вон она, Марта, начинается. Тут ее истоки.
С холма открылся вид на реку, в проплешине меж холмов и кустов, в лучах восходящего солнца блеснула вода. Не река, а ручей еще, десять шагов, не шире.
— Марта! — воскликнул Брюнхвальд. — Вот как она начинается, а в Хоккенхайме так широка, что в утренней дымке другого берега не рассмотреть. А тут ручей ручьем.
— Кавалер, — произнес землемер, указывая вперед свободной рукой, потому что в другой он уже держал карту, — видите тот холм?
— Да, — буркнул Волков. — Прекрасный холм.
Холм как холм, разве что выше всех других, дорога его обегала слева. Ничего особенного.
— Там, где он кончается, — Куртц прочертил на карте линию пальцем, — там начинается ваша земля.
Вот она, оказывается, какая, его земля. Бурьян, репей в низинах да унылые холмы, заросшие барбарисом, козьей ивой и шиповником. Да и кусты-то чахлые, за исключением ореха, тот рос высокий. Кроме него только лопухи вокруг хороши. А на срезах холмов земля виднеется, вся желтая или красная.
Волков тем временем объехал холм, реку ему видно уже не было, да и пропало у него желание смотреть. Он позвал Ёгана. Тот тут же подъехал.
— Ну, видишь, что за земля вокруг?
— Дрянь земля, — беззаботно отвечал тот. — Суглинок поганый.
— Суглинок, — мрачно повторил Волков, озираясь. — Ни пахоты, ни лугов, ни покосов. Бурьян да орешник.
Говорил так, словно это Ёган виноват. Словно этот он ему лен даровал.
— Холмы есть, — неожиданно сказал тот, — трава под кустами есть. Мало-мало, а есть, козы прокормятся, а может, и коровы где поедят.
— Дурак, — сказал кавалер, — я, по-твоему, что, коз разводить должен?
— А что? А хоть и коз, — не унывал Ёган, — чем плохи козы? — Он на секунду задумался и продолжил: — Коза — она очень неприхотливая скотина. Болота, камень, лес — ей все нипочем, везде себе пропитание найдет. А от нее молоко, шерсть да шкура какая-никакая. И мясо еще, чуть не забыл!
Волков обернулся к людям, что шли за ним. Их было чуть не полторы сотни, и шли они в надежде, что им будет в его земле прокорм. Тащили и везли в обозе свой нехитрый солдатский скарб, инструменты, палатки, котлы да одеяла.
Конечно, не упрекнут они его. Ведь он не звал их с собой: ни их, ни офицеров, даже Карла Брюнхвальда не звал. Ничего им не обещал. Сами попросились. Но все равно было ему неприятно, что ведет он их в такую пустыню. А еще было ему немного стыдно. Стыдно от того, что все эти люди увидят, что наградили его бросовой землей. Кинули ему безделицу, мол, и так сойдет. Мол, каков сам, такая и награда, и вот от этих мыслей ему совсем тяжко становилось. И начинал он потихоньку свирепеть, как только увидел землю свою. Ехал, глядел на все угрюмо и не мог отделаться от мысли, что его обманули.
А Ёган, не замечая настроения господина, все еще трещал:
— Коза — она животное нужное, как по мне, козий сыр самый вкусный и полезный, вот, помню, дед мой покойник…
— Уйди, дурак! — рявкнул Волков.
Ёган сразу смолк и придержал коня, отстал. Ну его к лешему, господина, когда он в таком расположении духа.
— Чего он? — спросил у него Сыч, когда они поравнялись.
— Да как обычно, бесится, — с видом знатока отвечал слуга.
— Чего ему беситься? Весь в серебре, в золоте, землю ему дали, а он все бесится. Непонятно.
— Говорю же, блажной он у нас. Неугомонный. Думаю, ему Брунхильду надо, — предположил Ёган.
— Да ну! — усомнился Сыч. — Он от нее еще больше звереет иногда.
— Ну, тогда я не знаю, что ему надобно, — пожал плечами Ёган.
— И я не знаю, — ответил Сыч.