— Вильма тебе бумаги и письма в кожаной сумке приносила. Где они?
А Рутт сидела на каменном полу голая и с выкрученными руками, тяжко дышала еще от недавней возни и глядела на него с удивлением:
— Ах вот что ты ищешь, значит, из-за них все?
— Где бумаги, — крикнул барон, — говори!
Но ведьма на него даже не посмотрела, так и таращилась на Волкова.
— Скажу — отпустишь? — спросила она с вызовом.
— Кожу сожгу каленым железом, с ног начну, — спокойно обещал кавалер. — Не сегодня, так завтра скажешь или послезавтра.
— Вильма, тварь, — зло сказала Рутт как бы самой себе, — надо же, как подвела всех, потаскуха тупая, чтоб твои глаза бесы жрали.
— Ее глаза уже черви жрут, — продолжал Волков, — ты о своих глазах думай. Отвечай, где бумаги.
— Нету их, — зло крикнула баба, — нету. Принесла эта шалава их, да только прока от них не было, вернули их мы ей обратно.
— «Мы»? Кто это «мы»? — спросил кавалер, уже понимая, что она говорит про своего секретаря Вилли.
— «Мы» — это я и секретарь мой, — отвечала Рутт.
Барон аж подскочил, не думал он, что еще один человек про бумаги знает, уставился на Волкова, ожидая его реакции, да кавалер и ухом не повел, не взглянул на барона даже и продолжил:
— Кому вы носили бумаги еще?
Барон опять ерзал на лавке, а Рутт замолчала.
— Ну, не тяни, — устало говорил кавалер. — Все равно скажешь, а от того, что тянешь, я только злее буду.
— Жиду Винхелю, — наконец произнесла она.
— И что вам сказал жид Винхель?
— Как увидел эти бумаги, так руками замахал, сказал, что знать о них ничего не хочет.
Волков закрыл глаза, сидел, вертел головой, разминая шею. Господи, как хорошо было бы откинуться сейчас на спинку, да у лавок нет спинок. А барона будто разжигает, начал он было Волкову в ухо шептать:
— Надо взять ее секретаря и…
— Барон, — прервал его Волков, — не шепчите в ее присутствии ничего, мне кажется, что она все слышит. Слух у них лучше, чем у крыс.
Барон осекся на полуслове, замолчал, стал коситься то на ведьму, то на Волкова. Теперь он еще больше уважал кавалера. Фон Виттернауф не знал, что об этом удивительном слухе, как и о кошачьем ночном зрении, Волкову прочел монах в своей книге в разделе про ведьм.
— А почему Вильма принесла бумаги тебе, — вдруг спросил он у ведьмы, — почему старухе и Анхен не отнесла?
— Анхен взяла бы четыре доли из пяти, — отвечала Рутт нехотя, — она всегда так брала за бумаги, а я только половину, поэтому сестры ко мне ходили.
— Сестры? — встрепенулся кавалер. — Кого ты называешь сестрами?
Ведьма глядела на него с ненавистью и ничего не отвечала.
— Если хоть слово соврала, приду и шкуру спущу, — сказал Волков, вставая из-за стола. — Монах, Сыч, тут останетесь, с ней. Откроет рот, говорить начнет, Сыч — придуши ее. Не церемонься. Максимилиан и вы, господин барон, пойдемте со мной.
Узнав у стражи, где сидит секретарь Вилли, они пришли к нему. Этот человек спокойно спал и теперь щурился от слабого огня лампы. Казалось, он вовсе не был удивлен ночным визитом.
— Вильма приносила тебе документы в кожаной сумке, — без предисловий начал Волков. — Куда дел?