— Когда был первый раз?
— Давным-давно, он тогда фон Гевеном и бургомистром еще не стал, секретарем каким-то был. Ходил к благочестивой Анхен, давала она ему. Тогда и приюта еще не было, бабенки в кроватях по две спали, так они в сарае на дровах миловались. А иногда она слала меня к нему с монетой и запиской, он бумаги ей какие-то делал, я ходил туда-сюда. А она потом давала денег больше. А он уже в городском совете был. Иногда давала целый кошель. Я носил, как велели.
Тут в зале раздался премерзкий звук, так тяжелый стул скрежещет по дорогой плитке, если его резко двинуть.
Волков обернулся на звук — это обер-прокурор встал и уходит: люди его, небрежно распихивая городских нобилей, расчищали ему дорогу.
Кавалер с удовольствием глядел на эту картину, откинувшись на спинку стула. Теперь он наверняка знал, что не едет в Фёренбург. А еще знал, что в покоях его стоят два сундука с серебром, и один из них огромен.
А привратник Михель Кнофф все еще что-то бубнил про кошельки и даже мешки с серебром, которые он носил бургомистру.
⠀⠀
⠀⠀
⠀⠀
Глава 35
⠀⠀
— Люди, отчего же вы не работаете?
— Так воскресенье сегодня, — наперебой отвечали ему и мужики, и бабы, а дети смеялись его непонятливости.
— Ах, воскресенье, — говорил Волков, садясь на лошадь, — что ж, тогда можно и отдохнуть.
— Эй, рыцарь, а вы кто? — слышалось из толпы.
— Кто я? Спаситель ваш, — говорил он и смеялся.
И люди тоже смеялись. Надсмехались над ним и зло шутили, но он их не слушал. Он не спал всю ночь, он почти ничего не ел и теперь собирался как следует трапезничать, а затем лечь спать.
Так и поехали он и все его люди обратно на постоялый двор, и ехали они гордо. Хоть было и безветренно, но Максимилиан чуть наклонял древко, чтобы все видели штандарт кавалера и запомнили его.
Во дворе еще с коня Волков не слез, тут же к нему подошли местные стражники, среди которых был знакомый ему сержант Гарденберг, и привели странного мужика в самом что ни на есть простом платье. Вот только руки его были не мужицкие, да еще и кончики пальцев правой руки так черны, что не отмыть. Сам он был рыж, немолод и подслеповато щурился, пытаясь разглядеть кавалера.
— Господин, вот, поймали, бежать хотел, — говорил Гарденберг, подводя мужика к Волкову. — Думали, может, вам сгодится.
— А кто ж это такой и зачем он мне? — Волков спешился, бросил повод Максимилиану, стал разглядывать мужика пристально.
— Это секретарь Вилли, он у госпожи Рутт служил, — сказал сержант.
Больше Волков его не слышал, он уставился на рыжего мужичка:
— Ну, не врет сержант? Ты на Рябую Рутт работал?
— Я Вильгельм Филлерман, я служил секретарем у госпожи Рутт, — отвечал мужичок, все еще подслеповато жмурясь.
Тихий такой был, спокойный, безобидный.
— Отчего же ты в платье мужицком?
— Думал уехать, — отвечал Вилли Филлерман.
— Да не получилось, — почти сочувственно произнес Волков.
— Не получилось.
— В тюрьму его, — в голосе кавалера уже не было намека на сочувствие, — держать крепко, к Рутт не сажать.