— А что, может, придется?
— Всякое может быть. Я уже стольких людей барона побил, что он и осерчать может.
— А что будет, если осерчает?
— Меня убьют, тебя повесят, — абсолютно спокойно ответил Волков.
Ёган молчал, смотрел на него чуть растерянно.
— Ну что ты глазами хлопаешь? Уже и меч не в радость? — смеялся солдат.
— Ну…
— Да не бойся ты, Бог милостив.
— В том то и дело, что ко мне не очень-то.
— И что ж теперь? Не пойдешь со мной?
— Да как же не идти? — Ёган вздохнул. — Пойду. Мне теперь деваться некуда. Я теперь с вами до гробовой доски.
— Тогда давай одеваться будем. Сегодня сходим к барону, а завтра поутру, по туману, уедем отсюда. Ты все свои дела сделал?
— Ага. Баба моя в монастырь пойдет, а дети, корова и надел брату. Так что поутру уедем.
— Вот и славно. Бриться давай.
В харчевне никого не было. Хильда носила горячую воду, делала ироничные замечания.
— Ой, прям как незамужняя готовится к ярмарке. И моются, и моются…
— Не смей меня сравнивать с бабами, — заметил солдат. — Получишь у меня.
— Ой, напугали.
— Не разговаривайте, господин, я вас порежу, — пыхтел Ёган, брея Волкова.
Брил он неловко, но старательно.
— Да не скреби ты так, кожу соскребешь.
— И то верно, — заметила ехидно Хильда. — Кожа-то у твоего господина нежная.
— Уйди отсюда, — рявкнул солдат.
— Так я воду принесла.
— Принесла и убирайся.
— О Господи, ну прям, в самом деле, как девки перед фестивалем. Осталось только ножкой топнуть.
— Уйди, — зорал Ёган, — сейчас дрын возьму!
Брунхильда чуть не бегом кинулась прочь, продолжая дразниться и смеяться.
А Ёган добрил солдата и спросил:
— Мне тоже побриться?