— Где она? — кричал Брюнхвальд.
— На большой пирс сундуки повезла, уплыть думает.
Сыч, ротмистр, солдаты конные и пятеро в карете спешно поехали на пирс, но малость опоздали.
— Вон она, — орал Сыч, указывая на богатую женщину в пышном платье синего атласа, что стояла на палубе корабля и смотрела, как на набережную въезжает ее карета. — Ушла, ушла, ведьмища, Господи, кавалер с меня голову снимет.
— Хватит орать, — сказал ему Брюнхвальд, слезая с коня, и пошел, разминая ноги, к четырехвесельному баркасу с мужиком, что перебирал тут же сети.
Не спрашивая у того разрешения, полез в лодку и сказал мужику:
— Эй ты, догонишь ту баржу, получишь талер.
— А гребцы у вас есть? — спросил мужик, кидая сети на землю. — А то я один.
— Поехали, — крикнул Брюнхвальд, и солдаты полезли в баркас.
Один остался с лошадьми и каретой. Сыч подобрал со дна баркаса длинный, крепкий багор, побежал на нос лодки, стал орать уходящей барже и грозить кулаком:
— Эй вы, стойте, парус не ставь, говорю, догоню — замордую.
Но мужики на барже поднимали парус, хоть и косились на него.
— Замордую, — свирепел Сыч.
— Эй вы, стойте, — к нему подошел и Брюнхвальд, — стойте, а то хуже будет.
Но баржа, подняв небольшой парус, все быстрее на попутном ветре уходила по течению.
— Давай, ребята, навались, — командовал хозяин лодки и понимал, что гребцы из солдат так себе, — только вместе. И раз, и раз…
И баркас ускорился, но шел вовсе не за баржей, а поперек реки.
— Эй ты, — орал на мужика Сыч, — ты куда плывешь? Нам за ними.
— Не волнуйтесь, господин, — отвечал тот, — не уйдут, сейчас на быстрину выйдем и вмиг догоним, и парус им не поможет.
Брюнхвальд только погрозил ему пальцем, смотри, мол.
Вскоре баркас и вправду попал в быструю речную струю, солдаты приноровились к веслам, и они полетели. Кормчий на барже тоже повернул к быстрине, да куда там, пока она развернется. Баркас быстро догонял баржу и был все ближе и ближе, идя к ней наперерез из середины реки.
И видя это, две молодые бабы в хорошей одежде стали отпирать сундуки и кидать в воду что-то сверкающее на утреннем солнце.
— Чего они там? — щурился Брюнхвальд, стоя на носу баркаса сразу за Сычом.
— Деньги, — тот повернул к ротмистру изумленное лицо, — деньги в реку кидают.
— Деньги, — удивился ротмистр не меньше, чем Фриц Ламме, и, повернувшись к солдатам, крикнул: — Навались, ребята, навались!
А молодухи только и нагибались к сундукам, летели в реку и меховые шубы, и подсвечники из серебра, и посуда дорогая.
А вот Рутт, бабища злобная, не кидала ничего, стала на борт баржи, на самый край, носки над водой, взялась за веревку и неотрывно смотрела на приближающийся баркас. И шептала что-то сквозь зубы.
Но ни Сыча, ни Брюнхвальда не пугала, Сыч с недавних пор боялся господина своего больше, чем всех ведьм, вместе взятых, а ротмистр давно уже вообще слово «страх» позабыл.
Десять метров до баржи, восемь, пять, и вот Фриц Ламме уже багром за борт ее цепляет, тянет к себе и первый на борт лезет. Бабенки последние вещи кинуть не успели, бьет их Сыч на ходу, а сам к ведьме спешит, схватить ее. Чуть не дотянулся, рука уже почти юбок коснулась, да та крикнула яростно:
— Будьте вы прокляты, — и плашмя рухнула в воду.