А меж тем привратник ворота распахнул, тогда они и уехали. Даже слова на прощание ему не кинули, спасибо не сказали. А он и рад был, закрыл за ними и пошел к себе, согнувшись от боли в пояснице, вспоминал мешок с деньгами и молился, чтобы эти бабы страшные не вернулись никогда.
— И куда мы теперь? — спросила Ульрика.
— Поместье я купила в прошлый год, — отвечала ей сестра, уверенно управляя возом, а для служанки это было новостью, — да вот только о том знает один человек, а знать об этом не должен никто.
— И кто это?
— Нотариус Петерс.
— К нему едем? — начинала понимать Ульрика, зачем им был нужен нож.
— К нему, — сухо ответила Анхен.
Женщины слезли с воза рядом с богатым домом, оправили платья, подошли к воротам. Анхен стала громко и настойчиво стучать. Для того нож в руку взяла, им стучала. С другой стороны не сразу, но зашаркали ноги, и злой грубый голос спросил:
— Кто тут, чего вам, спят господа?
Анхен набрала воздуха побольше и громко, очень четко выговаривая слова, сказала, делая паузы между ними:
— Отвори. Мне. Дверь.
Ульрика так не умела, и потому с восхищением смотрела на подругу.
— Дверь? — переспросили из-за ворот с удивлением будто.
— Немедля! — почти крикнула Анхен.
Тут же загремели засовы и со скрипом отворилась одна створка. Анхен мигом протиснулась в щель и сразу двумя пальцами ткнула сторожа в лоб, приказав ему:
— Стой тут, не шевелись. Жди, пока вернемся.
И огромный мужик, что был ростом на голову выше ее, покорно замер. А Ульрика прикрыла ворота, и пошли они в дом, и хоть темно было, шли уверенно. На второй этаж поднялись, миновав комнату с прислугой, сразу в спальню хозяев.
Там лишь одна маленькая лампа горела на комоде, а в огромной кровати спали муж, жена, а промеж них двое детей. Анхен подошла, заглянула мужу в лицо.
— Он это, Ульрика, тронь его, чтобы не шумел, — сказала она, готовя нож, проверяя пальцем, острый ли. Острый.
Ульрика тем временем подошла к мужу и ткнула пальцами его в лоб. Он охнул во сне и дернулся, и тут же Анхен повернула его голову лицом от детей, уперлась левой рукой ему в висок и начала деловито резать нотариусу горло. А мужик, хоть и тронут был, хоть и в беспамятстве, глаза стал таращить в ужасе. Может, силился проснуться, очнуться от сна кошмарного, стонать пытался, хрипеть, стал руки слабые поднимать, отстраняться, сучить ногами, мешать делу.
— Руки ему держи, — велела Анхен, и Ульрика стала руки его ловить, наваливаться на него и… смеяться. Приговаривала:
— Ишь, и ловкий же какой. Неуемный.
— Не смеши меня, дуреха, — одергивала Анхен, разрезая горло нотариусу.
Кровь заливала уже не только подушку, но и ее платье. Рукава так все в крови черной были. Брызги горячие и на Ульрику летели, и на перины, и даже на детей, что лежали рядом.
Один из детей, мальчик лет шести, очнулся, открыл глаза и стал с ужасом смотреть на то, как какие-то женщины делают страшное с его отцом, зашептал что-то матери, Ульрика увидела это и сказала ему с усмешкой и ласково:
— Молча лежи, коли не спишь, не смей рта раскрыть. А то и за тебя примемся.
Мальчик окостенел от ужаса. Отец его уже лежал мертв, свисая головой с кровати, горло располосовано, от уха до уха — дыра черная. А кругом кровь, как на бойне. Все ею залито. Анхен уже закончила дело, нож на перину бросила. Стояла и с рук кровь стряхивала, на мальчишку смотрела. И Ульрика отпустила руки нотариуса, тоже вся перепачкалась.
— Помыться бы, — сказала она.
— Из города выедем и помоемся, — отвечала Анхен, — пошли.
Ульрика с перины нож вязла, обошла кровать и вложила его в руку спящей женщины смеха ради. Та проснулась, испугалась, рот открыла кричать, но Ульрика в лоб ее пальцами ткнула и сказала строго: