— Вставай, уезжаем мы.
— Что? Как? — переполошилась Ульрика, вскакивая на кровати. — Отец наш, заступись, сердце мое, отчего мы уезжаем?
— Жив пес хромоногий, и в силе он опять. — Очень неприятно было говорить это благочестивой Анхен, но пришлось, ведь и вправду силен муж, да так, что не одолеть его ей. А вот о том, что девчонка заносчивая была тут и не покорилась, Анхен никогда бы не созналась. Ей о том говорить стыдно, и она продолжила: — Вставай, дорогая, дел много.
— Сейчас едем? — все сидела на кровати Ульрика.
— Сейчас! — взвизгнула Анхен. Не было сил этой дуре все объяснять. — Вставай! Ночью едем, сейчас, утром поздно будет.
— Отец наш, а кто едет, что брать? — Наконец Ульрика спрыгнула с кровати, одеваться стала. Путалась в подолах, торопилась. — Постель брать? Кого вперед будить будем?
Анхен схватила ее за лицо и зашептала горячо, чтобы поняла глупая:
— Ни постели не повезем, ни посуду, только ценное. И оружие. И будить никого не станем, только Михеля, беги к нему и вели мерина в возок впрячь, нет, пусть двух впрягает, и в тот воз, на котором парусина надета. В нем поедем. И больше никому! Слышишь?
Напуганная Ульрика кивала, поправляя платье; хотела она спрашивать, много у нее вопросов было, но понимала, что не время их задавать.
Они разошлись, Ульрика побежала к привратнику. Тот, как увидал ее, так перепугался, морда-то еще не заросла от когтей благочестивой, но женщина его успокоила, сказала:
— Беги, двух лучших меринов впряги в большой воз — тот, что крыт парусиной, и поспешай, а то Анхен гневаться станет.
Мужик побежал, не хотел он снова видеть гнев благочестивой. А Ульрика поспешила на шум, на шаги, что по дому шелестели. За сестрой своей названой.
Нашла ее в покоях матушки Кримхильды. Сиделка спала с открытыми глазами — видно, Анхен тронула ее, сама же Анхен из-под кровати старухи тянула тяжеленный мешок. А вот матушка не спала, с интересом на них смотрела.
— Доброй ночи, матушка, — присела Ульрика.
— Помогай, — сказала Анхен, и Ульрика потянула мешок с ней вместе.
То было золото, целый мешок золота, а еще из-под кровати Анхен вытащила мешочек из бархата, раскрыла его, убедилась, что шар чистого хрусталя на месте, и сказала:
— Давай, берись, не подниму одна.
Женщины вцепились в края мешка, но оторвать его от пола не смогли, вырвался он из рук.
— Волоком потащим, — решила Анхен.
А Ульрика прежде, чем взять край мешка снова, спросила:
— А как мы матушку возьмем? Вдвоем не осилим, надобно еще кого звать.
Благочестивая Анхен лишь глянула на старуху:
— А к чему тебе она, пусть тут лежит.
— Что? — удивилась Ульрика. — Мы ее не берем?
— Хватай мешок, дура, — заорала Анхен. — Ну, потащили.
Они поволокли мешок к выходу. Уже на пороге Ульрика глянула на старуху и удивилась: та из-под чистого накрахмаленного чепца смотрела им вслед и улыбалась, глаза безумные, злые и улыбка зла. Словно радовалась, глядя на их суету. И еще злорадствовала. Был бы голос у нее, так смеялась бы вслед и проклятия кричала. Той улыбки, или, вернее, оскала злорадства, Ульрика не забыла до конца своих дней. А пока тянули они тяжеленный мешок с золотом по тихому коридору приюта для скорбных жен.
Закинуть его без участия привратника они бы не смогли, он же помогал им сесть на место возницы — хоть и удивлен был, но вопросов не задавал. Не знал он, что госпожа Анхен может таким возом управлять. А она, видно, могла. Села уверенно на козлы, вожжи взяла, кнутом поиграла умеючи. Но прежде, чем уехали они и он за ними ворота запер, Ульрика сбегала в покои свои и принесла страшный, черный от застарелой крови нож.
И когда она с оружием влезла в воз, то склонилась к сестре и зашептала ей на ухо:
— А сундук с серебром, что в подвале стоит, когда заберем?
— Никогда, неподъемный он, тут оставим. И втроем его не унесем, и даже вшестером. А по частям брать — так весь дом перебудим и время потеряем, нам до рассвета из города выехать надо, а перед тем еще дело сделать, — отвечала Анхен.