А она стала гладить кавалера по заросшей щетиной щеке так, словно жена она ему, и говорить при этом:
— Не волнуйтесь, господин мой, с вами я уже, тут. Если не яд это и не хворь неведомая, то найду я причину немощи вашей.
И отлегло от сердца у Ипполита. Снова он хотел кинуться к девушке, обнять, но та жестом остановила его:
— Хватит уже, монах. Иди, мне надобно одной с господином побыть.
Стала она его выпроваживать и дверь за ним закрыла на засов.
В комнате его встретили все: и Ёган, и Сыч, и Максимилиан.
— Дурень наш говорит, что Агнес приехала? Говорит, видел ее только что внизу, — с надеждой спросил Сыч, кивая на Ёгана.
— Приехала, — радостно сообщил монах. — Велела мне из покоев идти.
— А я сразу предлагал за Агнес послать! — чуть не крикнул Ёган.
— Чего? Чего ты говорил, кому ты говорил, когда? — бубнил Сыч.
— Ну, думал так, — отвечал Ёган, — сразу подумал о ней.
— Подумал он… Да ничего ты не думал, слезы коровьи тут ронял ходил.
— Помолчи ты, Сыч, — прервал его Максимилиан и добавил, обращаясь к монаху: — Что она сказала?
— Сказала уйти, сейчас будет думать, что с господином приключилось.
— Слава тебе, Господи, — Ёган перекрестился.
— Да тут как раз не Богу слава, — заметил Сыч.
— Уж и правда, помолчал бы ты, Сыч, — теперь монах его одернул.
— Да дурень он, болтает, не затыкается, — добавил Ёган радостно. — А еще всех других дураками называет.
— Да чего вы, я ж меж своих, — оправдывался Фриц Ламме. И тут же: — Интересно, а что она там делать будет?
— Все, идите отсюда вниз, и я с вами, — взял на себя смелость брат Ипполит. — Не станем ей мешать.
⠀⠀
Агнес почему-то была очень рада и взволнованна. Села на постель рядом с кавалером, туфли скинула с ног, продолжала его гладить по щеке и приговаривала негромко:
— Вот, и не больно-то вы грозны теперь. Мечик ваш вас не охранил, не защитил. И броня ваша не защитила. Лежите тихо-тихо, дышите едва, помираете. И кто вас спасет? Монах, может, ваш? Нет, плачет он, да и все. Так кто? Ёган-деревенщина? Нет! Сыч? Нет, дураки они. Я могу, и без меня вам никуда. — Она вдруг лизнула его щеку, долго языком по ней вела и снова засмеялась: — Кислый весь, немытый. Давно, видно, лежите так.
И вновь лизнула его по щеке, а потом лоб, и стала лизать, как кошка котенка. Останавливалась на мгновение, забралась на постель, юбки подобрала и села на кавалера сверху, на грудь, нависла над ним и опять смеялась. Волосы ее по его лицу рассыпались, она их убрала, затем снова лизала все лицо, смеялась и приговаривала:
— Ну, так кто главный теперь, а? Кто кому господин? Я, я госпожа ваша, — она брала его пальцами за щеки, — а вы мой мед сладкий.
И теперь лизала ему глаза.
А потом вдруг остановилась, спрыгнула с постели и стала быстро снимать с себя одежду, лицо покраснело, сама стала дышать часто, словно торопилась. Разделась донага, волосы совсем освободила и полезла под перину к кавалеру. Легла рядом как жена, положила голову ему на плечо, стала рукой грудь его гладить и все ниже опускаться. И добралась наконец до того, к чему тянулась, и шептала ему в щеку:
— А что же, дуре беззубой можно, а мне нет? Чем она лучше, что зад у нее толще? А я умна зато. Она вам неверна, шлюха она, а я честная.
Крепкая девичья рука взяла его за чресла, подержала, не выпускала, а чресла были безжизненны. Но это девушку не смутило и не расстроило. Откинула она перину, стала рассматривать то, что в руке держала, и что был кавалер при смерти, ее не пугало. Она довольно жалась к нему всем телом, словно размазать себя по нему хотела, а потом вдруг вскочила и села ему на грудь, сдавила, словно жеребца, что без седла был, ногами, и стала ерзать по нему естеством своим женским и руками себе помогать. Зубы стиснула, дышать стала часто и ерзала, ерзала все быстрее, вперед и назад, и из стороны в сторону, словно усесться поудобней хотела, да места не могла правильного сыскать. Волосы с лица откидывала, грудь девичью свою сжимала до боли и так разбередила себя — аж задыхалась, а потом замерла, дышать позабыла, и судороги по телу покатились от живота по спине и груди. Одна за другой, одна за другой. И заскулила Агнес негромко, со всхлипом. Потом обмякла — устала. Сидела чуть покачиваясь, вся потная.
А он так и лежал без памяти, рот приоткрыт, серый, в щетине. Агнес вдруг, сама не зная зачем, волосы свои опять откинула, склонилась над лицом его и долго, длинно пустила слюну свою, плюнула, и прямо ему в приоткрытый рот. И стало ей так весело, что зашлась она тихим смехом, аж упала с него на перину и говорила, гладя его щетину: