— Да уж… — произнес кавалер, осматривая крепкие ворота. — И через забор такой не перелезть.
Забор был крепок, как и ворота, а по верху его шли острые шипы.
— А мы ее на улице возьмем, — обнадежил его Сыч. — Вот только, думаю, людишки нам понадобятся. Наверняка с ней тоже пара человек будет.
— Вот и выясни, кто с ней ходит.
— Выясню, экселенц, только вот куда мы ее повезем? В тюрьму-то нас уже, наверное, комендант не пустит с ней.
— Поедем опять к лодочному мастеру в сарай, — отвечал Волков, но без привычной своей уверенности. Он разглядывал острые штыри на крепком заборе и думал все-таки не торопиться, дождаться Брюнхвальда с людьми. С каждым днем все неуютнее было ему в этом городе без ротмистра и четырех десятков добрых людей с ним.
— Все выясню, экселенц, — обещал Фриц Ламме. — Узнаю, что она за птица, эта Рутт.
⠀⠀
Сыч пришел вечером, когда Ёган собирал вещи господина и складывал их в сундук. На следующий день они собирались съезжать из дорогой гостиницы. В самом деле, не платить же три монеты за ночь! Это ж где такие цены виданы? Да пусть даже и на этой кровати спал какой-то император, три талера — это уж слишком. Сыч был серьезен, без спроса сел за стол к Волкову и начал:
— Экселенц, я даже и не знаю, как эту Рутт брать. Карета у нее, как у графини какой, слуг двое на запятках, мужики крепкие. Оба при железе. Да кучер тоже немелкий и при ноже, да форейтор имеется. А форейтор и вовсе страшен.
— Страшен? — уточнил кавалер.
— Сам черняв и здоров, бородища черная, и конь черный. Шляпа с пером, глаз у него один; так сегодня рявкнул на улице, что все возы и телеги прочь с дороги в канаву прыгали, лишь бы дорогу карете дать. Грозный он.
— При мече этот чернявый?
— При мече, но меч не такой, как у вас, а узкий, и вся рукоять в железных вензелях, чтобы руку защищать.
— А доспех каков у них?
— Все в платье, доспеха ни видать, может, под одежей прячут. Экселенц, а зачем вы спрашиваете, неужто брать их думаете?
— А что, боишься? — кавалер усмехнулся.
Ёган перестал собирать вещи, встал у двери и прислушивался.
— Я, может, и боюсь, — говорил Фриц Ламме, — да разве ж вас моя боязнь остановит?
— Не-а, не остановит, — со знанием дела сказал Ёган, неодобрительно глядя на хозяина, — сколько их знаю, все время на рожон лезут, словно два чрева у них и две головы. И ни живых, ни мертвых не боятся. Их вроде бьют и бьют, а им все нипочем, чуть зажили и опять в свару набиваются.
— Ты сапоги почистить не забудь, — беззлобно напомнил Волков. — Ни в какие свары я не набиваюсь. Думаю просто.
— Думаете, — бубнил Ёган, уходя в спальню, — уже, видно, придумали, как чернявого мужика убить.
Но кавалер его не слушал, он повертел головой, разминая шею, и спросил Сыча:
— А Рутт сама какова из себя?
— Графиня, одно слово. И не скажешь, что когда-то волосатым пирогом торговала да воровала по трактирам.
— Прямо графиня? — не верил кавалер.
— Не меньше, платье — бархат красный, цепь золотая, перстни на перчатках, сама красивая. Я б ее поимел.
— Да ты и корову дохлую в овраге поимел бы через неделю воздержания, — крикнул из спальни Ёган.
— Цыц, болван, велел тебе господин сапоги чистить, так чисть, чего разговоры слушаешь, — откликнулся Сыч. — То не про тебя разговоры; как до железа дойдет, так ты в телеге сидеть будешь или, как в прошлый раз, на кровати храпеть.
— Чего это на кровати? Да я на кровати лежал, потому как в беспамятстве был, — прибежал из спальни Ёган, грозя Сычу пальцем, — а вот что ты делал, а? Я так понял, что господин один с разбойниками бился.