— Обязательно будем, — ответил вместо Волкова Сыч, — очень охота посмотреть, как у вас тут ведьмы сами вешаются. В других-то местах такого чуда не увидать.
— Ёган! — крикнул кавалер. — Умываться, одежду, завтрак. Максимилиан — лошадей.
— Господин, — пришел из другой комнаты Ёган, — умываться и одежду дам вам, а еды-то нет, я еще на базар не ходил, а на кухне вы брать не велели.
— А чего ж ты, дурень, не сходил на базар? — начал цепляется к нему Сыч. — Лежал либо отдыхал?
— Сам ты дурень, — огрызался Ёган, — господин денег мне не дал, а по его кошелям я без спроса не копаюсь. Дурень, лается еще, босяк приблудный.
— Беги на базар, лентяй, хоть хлеба с молоком купи, а одежду я сам экселенцу подам, — распоряжался Сыч.
— Ты не командуй тут, — не соглашался Ёган, показывая Сычу здоровенный кулак. — А то я тебе промеж рог-то покомандую.
— Хватит! — рявкнул Волков. — Сыч, давай воду, Ёган, бери деньгу — и на базар. Сержант, вниз иди, скоро буду.
На том все и разошлись, а кавалер полез из кровати, размышляя о странных делах, что в городе этом происходят.
⠀⠀
⠀⠀
⠀⠀
Глава 20
⠀⠀
Платье на Вильме было недешевое, но порванное, в грязи и в репьях. На ногах только один башмак. Под ногами чурбан валялся, словно она сама его сюда притащила и с него повесилась. Ведьма запрокинула голову вверх, глаза ее были полуприкрыты, а вот рот широко открыт. Вид она имела не такой, как все покойники, даже кожа еще не стала ни серой, ни желтой. Если бы не синюшный след под веревкой, то и не подумал бы никто, что баба мертва. Просто в небо уставилась или нос задрала, чтобы чихнуть. Волков с удивлением заметил, что зубы у нее хороши, и Сыч тут же сказал:
— А зубы-то как у молодой, хоть орехи грызи.
Сержант кивнул и добавил:
— Да и сама вся налитая бабенка-то. Дойки у нее не висят до пупка, хоть замуж ее выдавай. — Он вздохнул. — Жила, кутила, пила, веселилась, а все равно повесилась.
Сыч только хмыкнул в ответ и ехидничал:
— Да уж конечно — повесилась. Похмелья, видать, не перенесла.
— А что же? Не сама она повесилась? — искренне удивился один из стражников.
— А башмак один сама потеряла, в одном сюда пришла, а через репьи кубарем летела. Вся как черт грязная.
— А может, и кубарем летела, может, пьяная была, — не сдавался стражник.
— Ну да, летела кубарем, а пенек в темноте не потеряла, и пьяная была, а с веревкой вон как управилась, вон какой узелок себе смастерила, любо-дорого смотреть на такой. Тут трезвым захочешь себе такой узел связать, так призадумаешься, как сделать, а она ночью и пьяная смогла, — Сыч поверг соперника.
Стражник вздохнул и сказал:
— Ну, всяко может быть.
— Всяко может быть, — передразнил его Сыч, — всяко, да не всяко.
Он замолчал, огляделся вокруг и произнес:
— Я вот что думаю, экселенц, зачем ее повесили тут? До реки тридцать шагов, кинули бы туда — и дело с концом. Все шито-крыто. А ее вздернули. На кой?
Волков сразу об этом подумал, как только увидал повешенную. Он тоже огляделся и сказал:
— А то знак, Фриц Ламме.