— Воровка, воровка, — соглашался трактирщик.
— Разбойница она, вроде как бандой верховодила, — продолжал перечислять Сыч.
— Истинно так. Верховодила.
— И купчишек спаивала зельем, — продолжал Сыч.
— Спаивала, — кивал трактирщик, со всем соглашаясь. — Купцы потом многие на нее жаловались, грозились сыскать ее. Покарать.
— А еще она ведьма, — вдруг сказал Волков.
И кивающий головой трактирщик вдруг замер, рот открыл, но ничего сказал. Смотрел на кавалера и молчал. Только потом рот закрыл.
— Чего ты? — по-дружески мягко спросил у него Сыч, кладя руку на плечо и заглядывая ему в лицо. — Чего примолк, а? Испугался никак? А чего испугался?
— А он знал, что она ведьма, сейчас сидит и думает, кто я? — произнес кавалер.
— Господа добрые… — начал трактирщик.
— Ну, говори дальше, — предложил Волков.
— Знать-то я не знал… вернее, знал вроде, но разве такое скажешь кому? Разве с кем поговоришь про такое… с ней, с Вильмой, шутки плохи… Я не то чтобы знал, но думал про это… А один раз я набрался храбрости и говорю ей, что она уж больно часто стала в трактире купчишек потрошить, говорю, слух о нас дурной пойдет, на постой никто стать не захочет. А она почернела лицом и зафырчала словно кошка. Я чуть не помер, бежать хотел, да не мог, чувства потерял, а как в себя пришел, так рядом Ганс, паскудник этот, стоит и бьет меня, и бьет сапогом. Ребра поломал, лицо в кровь разбил и говорил мне: «Забудь, что видел, иначе горло перережу, и к госпоже Вильме больше не подходи». Вот так вот. Вот что было, а разве скажешь кому про такое?
— Бедняга несчастный, — фальшиво сочувствовал Сыч, — а скажи, бедолага, долю с воровства ты, случаем, не получал от нее?
Трактирщик покосился на него и не ответил. А Сыч продолжал:
— Долю-долюшечку, малую-малую, нет? Молчишь? А я по глазам вижу, что получал.
Езеф Руммер, поджав губы, продолжал молчать.
— Месяц или полтора месяца назад в твоем трактире купец с того берега остановился, Якоб Ферье звали — убили его?
— Нет, господин, — трактирщик даже руками замахал, — при мне никого не убивали. Ни разу такого не было. Пропадали купчишки — это да, но убивать — нет, такого не было. Не было. Иного ретивого, кто не заснул, так порой били. И били крепко, все покои от кровищи отмывали, но до смерти не били никогда.
— А как пропадали купцы? — спросил Волков.
— А так и пропадали. Рассыльного пошлю в покои спросить, не желает ли чего постоялец поутру, а рассыльный воротится и говорит, что нет боле постояльца. Ни вещичек его нет, ни телеги, ни товара. Был, да сплыл. Нет купчишки. Я только и вспомню, что вокруг него Вильма крутилась. Но я в такое не лез, пропал и пропал, самому бы не пропасть с работой такой.
— А Вильма читать умела? — спросил кавалер.
— Вот чего не знаю, того не знаю, я ее с бумагами ни разу не видал.
— А купец Якоб Ферье был у тебя в кабаке. Он это в письме написал, а больше о нем ни слуха ни духа.
— Господа хорошие, я его не помню, а раз написал, что в трактире нашем остановился, а потом исчез, — трактирщик вздохнул, — я бы на Вильму думал.
— А как ее найти, ты не знаешь? — уточнил Сыч.
— Не знаю, клянусь детьми!
— А Ганса как сыскать?
— Дом у него тут.
— Дома мы были, ушел он из него и вещички забрал. Где он может быть еще? Может, бабенка какая у него есть?
— Бабенка? — Трактирщик на мгновение задумался. — Не помню, вроде ему сама Вильма давала, а может, и не давала… Он за нею, как телок за коровой, бегал, вроде как она его бабой была. А вроде и к другим шлюхам он ходил. Не поймешь их, воров. Как собаки живут, кто там кому дает — непонятно. А иногда они бранились, и он к дружку своему от нее на реку сбегал. Неделю там мог сидеть.