— А может, без меня? — говорила баба, как упрашивала. — Потом он меня изведет, если узнает, что его я вам отдала.
— Он и так узнает, да не бойся, не изведет уже, — обещал кавалер. — Максимилиан, оружие возьми, арбалет. И с бабы этой глаз не спускай.
⠀⠀
Ёган спрыгнул с коня, быстрым шагом дошел до лачуги, заглянул в окна, да в них не разглядеть было ничего. Он подошел и стал колотить в хлипкую дверь. Прислушался.
— Да не откроет он вам, — говорила баба, — валяется полудохлый. И в дверь не стучи, не заперта она.
Ёган открыл дверь, заглянул внутрь, он был настороже. К нему подошел Сыч, вытащил нож и первым вошел в лачугу. Сразу же вернулся к двери и крикнул:
— Экселенц, тут он один. Заходите.
Максимилиан снял болт с ложа, спустил тетиву. Волков слез с коня и пошел в нищий дом.
Света в лачуге почти не оказалось, малюсенькие окна были давно не мыты. Грязь вокруг и холод с сыростью, дом давно не топили. И воняло в нем гнилью, испражнениями и кровью. Кавалер как в молодость вернулся, точно так пахли лагеря разбитых армий.
Под мерзкими, заскорузлыми тряпками на убогой кровати лежал крупный черноволосый человек. Совсем недавно он был силен, а сейчас и вправду сер. Видно, как и сказала баба, кровь из него шла почти полтора дня.
Человек тот, как только глянул на Волкова, так, кажется, сразу узнал его. Вроде только что был при смерти, а тут глаз злобой налился. Лежал, сопел.
— Вижу, признал? — спросил кавалер, подходя к кровати.
Черный Маер не ответил, только зло смотрел.
— Молчаливый, значит. Сыч, а разведи-ка огонька, без него нам ничего говорить не желают.
Сыч подошел к мужику, пнул кровать и многообещающе сказал ему:
— Ты, братка, потерпи, ты только не подохни, пока я приготовлюсь. Уж дождись раскаленной кочерги, с нею-то тебе всяк веселей помирать будет.
— Чего тебе? — хрипло спросил мужик у Сыча. Видно, в нем он чувствовал своего, с ним мог говорить, не то что с господином кавалером.
— Меч где? — Сыч сразу сделался мягким, присел рядом с кроватью на корточки. — Найти нужно, вернуть, вещь ценная, но денег за нее вам много не дадут.
— У Ганса… он, — тяжело дыша и делая перерывы между словами, заговорил Черный Маер.
— А где Ганс?
— Ушел. Вильма… велела всем уходить из города.
— Вильма велела? Велела? Так это она у вас верховодила? И каково оно, когда вами мохнатка верховодит? А, брат?
Бандит промолчал. Насупился.
— Да расскажи, чего ты? — В словах Сыча чувствовалась жгучая насмешка. — Суровая она бабенка была? Кому из вас давала? Она вас, по случаю, затычки для себя вертеть не заставляла?
— Суровая… — зло сказал Черный Маер и задышал тяжело, — она бы и тебя затычки… заставила вертеть.
— Меня? — смеялся Сыч. — Так я, может, и не против бы навертеть ей затычек. — Вдруг он стал серьезен. — Только вот есть тут человек, который из вашей Вильмы сам затычку сделает, когда найдет ее.
— Не найдет, — Черный Маер даже фыркнул. — Вильма… не дура. Не найдете вы ее. Потому что… нету ее уже… в городе. А где… я не знаю. Хоть режьте… меня, хоть жгите…
— Выйдите все, — приказал Волков. Его уже бесил раненый бандит: подыхал, а заносчив был, и кавалер едва сдерживался.
Все покинули лачугу, а рыцарь подошел ближе и спросил, заглядывая Маеру в лицо:
— Обещаю, что не убью, если ответишь мне на один вопрос, всего на один.