— Нет, ничего такого, — медленно отвечал кавалер, позабыв, зачем он тут.
— Может, еда вам надобна? У нас добрая еда, — продолжал этот ангел, ласково ему улыбаясь.
— Нет-нет, не голодны мы, — отказывался от всего кавалер, хотя Сыч бросал на него возмущенно-удивленные взгляды.
— Добрые люди, — теперь благочестивая Анхен улыбалась, словно извиняясь, — ночлега или постоя предложить я вам не могу, это женский приют. Мужчинам здесь останавливаться — не к чести нашей.
— Нет, нам не нужен постой. Мы здесь по другому делу.
Кавалер поглядел на Сыча: тот не смотрел на благочестивую Анхен. А Максимилиан так все еще и стоял с раскрытым ртом: совсем мальчишка обалдел от такой красоты, или даже не от красоты, а света, что шел от этой молодой женщины.
— Что ж вас привело к нам, добрые господа? — спрашивала у него девушка.
И тут Волков почувствовал, что не хочется ему искать здесь Шалаву Вильму, даже говорить тут о ней не хотелось. Но отступать кавалер не собирался. Раз уж пришел — нужно искать, и как бы ни была прекрасна, добра и благочестива та женщина, что стояла перед ним, он спросит у нее то, что требуется спросить.
— Вчера в трактире «Безногий пес» женщина опоила купца, хотела его грабить, а как мы ее остановили, так она позвала бандитов, одного мы убили. Но остальные ушли, и она ушла. Сказали нам, что живет она тут. Зовут ее Вильма. Хочу забрать ее.
— Добрый рыцарь, — отвечала девушка, — Вильма жила с нами, но перед Рождеством мы просили ее уйти. Больше она сюда не приходила.
— Просили уйти? — повторил за ней кавалер. — И что ж, вы теперь не знаете, где она живет?
— Отчего же, знаем, она купила дом. Там и живет. Дом небольшой, но красивый, стоит у городского колодца, что у Северного рынка, сам дом выбелен, а стропила черны. Вы его сразу узнаете.
— А за что ж вы ее погнали? За блуд? Дом купила? — удивлялся кавалер.
Попробуй купи дом в таком богатом городе, как Хоккенхайм. Видно, эта Вильма при деньгах была.
— Нет, мой господин, за блуд мы жен не гоним и не судим, нет среди нас таких, которых сей грех миновал, — твердо сказала благочестивая Анхен, — каждая сама пред Богом за свое ответит, а мы лишь кров и хлеб даем, говорим да уговариваем не грешить. Да смотрим, чтобы к причастию все ходили. А уж как какая жена себе хлеб ищет, то не нам судить. Есть среди нас те, что кухарками работают или няньками, но есть те, что и блудят. Мы не журим, Бог им судья.
«Неужто и ты блудила? — думал Волков, глядя на эту удивительную девушку. — Где же те места, в которых такие ангелы отдаются?»
Ему так неловко от этой мысли стало, что начал он левой рукой по привычке эфес меча искать, тот всегда успокаивал его. А меча-то и не было. Рука как в пустоту упала. Тогда он собрался и спросил:
— А за что же вы Вильму погнали, раз не за блуд?
Благочестивая Анхен глянула на Максимилиана, на Сыча и вдруг положила кавалеру свою руку на плечо и повлекла его в сторону. Отвела на три шага, приблизилась так, что он дыхание ее чувствовал, и заговорила тихо:
— Матушка наша увидела, что нечиста она стала.
— Нечиста? — не понял кавалер.
— Перестала она в церковь ходить, — отвечала красавица, — все отнекивалась, говорила, что недосуг ей.
— А, так вы поняли, что она ведьма, — догадался Волков.
— Тсс, — благочестивая Анхен поднесла палец к губам своим. — Не говорите сие громко. Никто слышать не должен. Большой укор нам, что в доме своем не разглядели мы нечистую.
Волков понимающе кивнул, а девушка продолжала:
— Матушка печалится оттого сильно до сих пор. Я и сама не могу понять, как я не видела ее, а уж поводы думать были. И серебро у нее водилось, и недобрыми мужами она верховодила. И хозяева заведений, кабатчики, люди алчные и нечестные, ее не иначе как «госпожой» величали. Я такое сама слышала. В общем, просили мы ее уйти, а она в ругань, проклинать нас стала, матушку хулить. — Девушка перекрестилась. — Слава Богу, ушла. Но думаю, зло на нас затаила. Вы бы взяли ее, добрый господин, нам бы так спокойнее было.
— Пойду искать ее, — сказал кавалер. — А можно мне вашу матушку поглядеть?
— Конечно, — сразу согласилась благочестивая Анхен. — Думаю, не спит она, благословит вас. Пойдемте, и вы пойдемте, добрые люди, — она позвала Сыча и Максимилиана, — матушка Кримхильда и вас благословит.
Их повели в удивительно чистую и светлую комнату, в которой стояла большая кровать, и все было на ней белоснежным — и перины, и простыни. Рядом с кроватью сидела молодая женщина в таком же платье и чепце, что и благочестивая Анхен, а под периной лежала старуха. От старости лицо ее сделалось темным, нос большой, глаза навыкат, а узловатые, как корни деревьев, руки поверх перины. На матушке была чистейшая рубаха и накрахмаленный чепец.
Анхен подошла к кровати, присела быстро, встала и сказала: