— Ах, тварь ты такая, ведьма, — орал Фриц Ламме, отворачивая лицо. — В инквизицию тебя, на дыбу, на дыбу, падаль ты придорожная.
А Волков ничего не орал, ему словно выжгло глаза — как если бы зажмурился и темно стало. Но даже теперь он от двери не отошел, а по привычке потянул меч из ножен. Хоть не видел сейчас ничего, хоть и тер глаза левой рукой, но выпускать ведьму из комнаты живой он не собирался.
— Прекрати голосить, — сухо сказал он Сычу, — не слышу ее из-за тебя.
Кавалер продолжал подпирать дверь. Ему требовалось только услышать ее, только услышать. Меч у него был острее бритвы; хоть и говорили его старые друзья, что не надо так меч точить, только испортишь его этим, но он никогда их не слушал. И теперь он знал: ему только попасть нужно, и тварь не уйдет. Сыч затих. В комнате стало тихо-тихо.
И тут заорала ведьма звонко:
— Сюда, входите уже, пора!
И сразу же в дверь ударили, да с такой силой, что кавалер не удержался на ногах, упал, но меча не выронил. Хоть и слеп еще был, но тут же вскочил и пару раз махнул им на уровне живота и колен, туда-сюда, никого не зацепил. А в комнату ввалились мужи, топали громко сапожищами, рядом совсем. Волков махал мечом на звук, да все впустую. Отступал, спиной стену нашел, к ней прислонился, меч вперед выставил и слушал. А слушать было что, там били Сыча, и, видно, ведьма в том участвовала, потому что Фриц Ламме орал:
— Уйди паскуда, уйди, уже когти я тебе обломаю. Ай, дьявол, экселенц, бьют меня! Бьют сильно.
Волков слышал грохот от падения, приглушенную брань мужскую и снова голос Сыча:
— Экселенц, кошель забрали, отняли деньги!
Потом удар, и он смолк, а затем негромкий голос ведьмы:
— Этого бросьте, того убить лучше бы, злой он.
Это было про него.
Ей в ответ буркнули что-то неразборчиво, и кавалер услышал, как кто-то идет к нему, стараясь не шуметь. Не стал ждать, смысла не было — хоть и горели глаза его огнем, но он знал, куда бить. Шаг от стены, выпад: сверху, справа — вниз, влево. Пустота. Еще быстрей, шаг вперед, выпад: сверху, слева — вниз, вправо. И… попал, очень хорошо попал, так что брызги на лицо, липкие, горячие — кровь. Вой чей-то, матерщина, грохот. Кто-то стонет на полу, хрипит.
Два шага назад, нашел стену, стал к ней спиной, меч вперед.
— Говорила же вам, говорила, злой он, — орет ведьма, — убейте его.
Волков слушает, а в комнате все шевелятся, но не топают сапогами. Люди что-то делают, готовятся его убивать, но без слов — в покоях тихо, только корчится кто-то на полу, стонет тяжело, подскуливает противно. Волков хоть и слеп, и глаза горят, а усмехается. Рад, что хоть одного разрезал.
— Скалится он, пес, — визжит баба, — делайте уже, делайте!
А ему лишь ждать осталось, слушать и ждать. Но он так ничего и не услышал. Прилетело что-то или подошел к нему кто, кавалер не понял, но ударило его по голове словно доской какой или лавкой, в правую часть лба, да так, что ноги у него подкосились. Тут же кто-то врезал по руке с мечом. Не удержал он оружие, выронил, а сам завалился на стену, стал сползать по ней.
Опять его пытались бить, но почти не попадали, колья все об стену стучали. Кто-то навалился, схватил крепко, воняя по-мужски, и прижал, а справа ударил ему в левый бок нож — да, видно, дурень был, в бригантину бил, а та выдержала. Зато у бившего рука по ножу скользнула, сам себе ее и располосовал, завыл, нож выронил. Звякнуло железо. А тот, кто схватил его, сопел, старался, в горло рыцарю метил, да Волков по стене сползал вниз, а руки тянул вверх, голову прикрыть, и мешал убийце — тот и попадал ему раз за разом то по голове, то по плечу, то по руке. Никак толком достать не мог. А к Волкову тем временем и разум вернулся, вспомнил он себя, потащил из сапога стилет свой. И, пытаясь закрыться левой рукой от ударов, сам ударил снизу вверх, и не попасть не мог. Может, и не сильно, неглубоко, но стилет вошел в мясо, чужая кровь потекла сверху ему на правую руку. Человек зарычал и отпрыгнул. А кавалер хоть все еще слеп был, но уже хоть дышать мог, а то задыхался в объятиях этого мужика. Выставил стилет вперед, стал левой рукой шарить по полу, меч искать.
— Убейте вы его, — шипела озверевшая баба, — шваль, олухи, слепого убить не можете, что ли?
— Сама иди и убей, — зло отвечал ей грубый мужской голос. — Гавкаешь, сука, только под руку.
— Уходить нужно, — говорил другой.
— Убейте его, ублюдки, — не успокаивалась ведьма. — Не убьете его — пожалеете, — орала баба. — Пожалеете. Все пожалеете.
— Кровь у меня идет, — отвечал ей мужик.
— Уходим, все, — закончил дело повелительный грубый голос.
Загремели шаги к выходу, ведьма все материла мужиков, но уходила тоже, кого-то потащили прочь из комнаты.
А Волков все не мог найти меча на полу. Боялся, что не ушли, врут, что сейчас вернутся и снова ударят по голове, и тогда добьют точно. Но в коридоре уже шумели другие люди, кто-то звал хозяина. Кавалер не опускал стилет, пока не услышал знакомый голос:
— Боже мой! Господин, вы ранены. А Сыч? Что с Сычом?
— Максимилиан? Ты?