— И вам, господин, — с уважением отвечал хозяин.
— Меня зовут Фолькоф, я рыцарь божий, здесь по делу вашего герцога.
— Пусть длятся дни принца Карла, — сказал мужик. — А меня зовут Клаус Венкшоффер, я лодочный мастер.
— Мне необходимо место, и твой дом мне подходит, — он достал три талера из кошелька и протянул их мужику, — всего на неделю или две, со мной будут люди, но нам подойдет и сарай.
— А что ж за дело у вас, господин? — спрашивал мастер, но деньги не брал.
— Волноваться тебе не о чем, мы не разбойники и не воры.
— По вам видно, что вы не вор, не чета вашему человеку, который первым подходил, — согласился Клаус. — Значит, дело герцога? А что ж за дело?
— Дело такое, что знать никому о нем не нужно. — Волков так и держал деньги перед ним.
— Ну что ж, — мужик глянул на Максимилиана и Сыча, — раз вы люди принца, отказать я не могу, — он взял деньги из руки кавалера, — это за неделю: не то чтобы денег у меня не было, я беру потому, как порядок должен быть во всем.
— Мне нужен сарай, в который никто нос не сунет, — говорил Волков, а сам проклинал себя, думая, что следовало дать два талера.
— А никто и не будет. Один из моих работников уехал к родственникам, а второй вчера руку повредил. Мы тут с моей старухой вдвоем. Дочь к нам по субботам приходит, а сыны так и вовсе редко.
— Пойдем, покажешь сарай.
— У меня есть пустой один, я там доски хранил. Крепкий сарай.
Они пошли пешком в глубь огромного двора мимо недоделанных баркасов и лодок, Максимилиан поехал за ними, вел в поводу коней, а Сыч вошел во двор последним и закрыл ворота. Он уже чувствовал себя как дома.
⠀⠀
Волкову Ёган-купец не нравился, уж больно разухабистый он получался, нарочитость так и лезла из этого крестьянина. Все было ненатурально в нем: и оскорбительная манера звать разносчика, и кидание денег на стол, но ничего посоветовать ему кавалер не мог. Они только наблюдали за ним с Сычом, а Сыч так и вовсе бранил Ёгана. Тот за столом сидел с местной шлюшкой, бабенка уже успела прилипнуть к нему. Грудастая, не худая, не бог весть что, но аппетитная. Совсем не старая. Волосы чесаны, сама и платье — чистые. Девка клянчила пиво — Ёган ей его покупал, ластилась к нему и просила есть — и в этом не получала отказа. Но заметил Сыч, что было удивительно: в битком набитом зале не осталось стола, чтобы за ним имелась хоть пара свободных мест, а Ёган с девицей сидели за большим столом вдвоем, длинная лавка с другой стороны так вовсе пустовала.
— Гляньте, экселенц, и не садится к ним никто, — тихо говорил Фриц Ламме.
— Ну, мало ли… Может, никто не хочет мешать людям, вон как у них все ладится, — отвечал Волков, глядя, как Ёган своей мужицкой здоровенной пятерней лезет девке в лиф платья, а та, озорно повизгивая, выпрямляет спину и оттягивает край одежды, чтобы купеческой руке было удобнее.
— Нет, экселенц, она его опоит. Зелья плеснет ему и обворует.
— Думаешь? А может, просто девка деньгу свою зарабатывает?
— Ну, посидим, посмотрим, — не верил Сыч.
— А где брат Ипполит? — спросил кавалер.
— Да вон он, в углу сидит, — Сыч смеялся, — не любит наш монах кабаки, я это еще в Рютте понял.
Волков глянул в угол: там, на самом краю, у стены ютился брат Ипполит, и только кружка и локоть монаха были на столе — всю остальную лавку и стол занимали разные люди, приличные и не очень. Они выпивали, ели, беседовали, а молодой монах сидел молча со скорбным видом, вздыхал да поглядывал то на Ёгана с девкой, то на кавалера с Сычом.
Тут пришли два новых посетителя, подошли было к столу, где развалился липовый купец и его бабенка, постояли малость, глянули на девку, а та на них, да так, что пошли они подобру-поздорову искать другие места, хотя Ёган с пьяной купеческой бесшабашностью и звал их сесть.
— Нет, экселенц, непростая это баба, биться об заклад готов, непростая, — говорил Фриц Ламме. — Не хочет она, чтобы за стол с ними кто садился. Видать, боится, что увидят чего лишнего.
Теперь и Волкову так казалось. Он не ответил, только заказал еду, продолжал пить пиво, слушать разговоры соседей и наблюдать за Ёганом. На улице тем временем уже стемнело. Людишек еще прибавилось. Шум, смех, чад. А народ в кабак набрался обычный: приказчики, купчишки да бюргеры. Ни бедные, ни богатые. Опасных людей кавалер не приметил. Пожалуй, он один здесь был с мечом.
Пришел музыкант, стал играть на виоле. В кабаке народ опьянел, голоса звучали громче, смех чаще. То и дело взрывы хохота, даже за их собственным столом пьяная толкотня. Песни. Сесть совсем было негде, кроме стола, за которым расположился их купец Ёган.
Сыча и Волкова это больше не удивляло. Когда им стали носить еду, Ёган оказался уже изрядно пьян. Он опрокинул кружку, смеялся, громко говорил, лапал шлюху, а та в свою очередь то и дело укладывала голову ему на плечо, а руку на его промежность, и шептала ему что-то, шептала. А когда Ёган пытался ее поцеловать в губы — не давалась. Смеялась.
— Налакался, крестьянская душа, — ухмылялся Сыч, принимаясь за жареную колбасу, — пьян, собака, уже. Нет, экселенц, непростая эта бабенка.