— Да, вы ж его знаете, он толковый человек. А меня не зарежут, это ж бюргеры, я и не таких успокаивал. А сержанту я передам дела сейчас же.
— Напоследок скажите ему, чтоб командовал «сбор», пора — кажется, святые отцы уже прикончили несчастного поросенка.
Брюнхвальд обошел стол и вдруг обнял Волкова крепко и сказал:
— Спасибо вам, Иероним.
— Да-да, — отвечал кавалер растерянно, а сам думал: «Вот старый болван, доволен, как дитя малое. Ладно бы была стоящая баба, а то так — местная потаскуха, которую соседи забьют камнями, если им позволить. Хотя все дело, может быть, в сыроварне».
Ротмистр ушел, вернее, убежал даже, а Волков остался сидеть за столом с кружкой пива. И тут он вспомнил, что у него не так давно тоже была бабенка, которую местные считали шлюхой, и что ему даже пришлось проткнуть ляжку одному сопляку из-за нее на дуэли. Но то была благородная дама! Но тоже шлюха, как и вдова. Конечно, сравнивать хозяйку поместья и хозяйку сыроварни нельзя, это разные женщины, хотя хозяйка сыроварни выглядела немного симпатичней. В общем, кавалер не пришел к однозначному выводу и позвал Ёгана.
— Звали, господин? — тут же появился слуга.
— Сыч пришел? — спросил Волков.
— Нет, пьянствует на площади с мужичьем. Там его все угощают. Он вроде как палач!
— Собираться надо, а он пьянствует.
— Уезжаем?
— Да уж, быстрей бы, иначе разорит меня этот трактир. Скажи Максимилиану, чтобы доспех мой собрал. И коня пусть седлает, а ты сундук мой погрузи в большую телегу.
— Да, господин, — ответил Ёган, уходя.
— И Сыча найди, — вслед ему кричал кавалер.
— Будет сделано, господин.
⠀⠀
Волков лежал на лавке у стола, сгибал и разгибал левое колено и прислушивался к ощущениям: нога вроде и не ныла, но все равно не давала чувствовать себя хорошо. Долго согнутой была или мерзла — болит, если много часов в седле ехать — опять болит. Кавалер сел, вздохнул, взял тяжелую глиняную кружку и допил последние капли пива.
Суета отъезда. Верховые лошади уже оседланы, тягловые впряжены в телеги. Солдаты пришли, стали таскать нехитрый скарб монахов, грузить его в возы, и тут случилась какая-то заминка. Кавалер не прислушивался к разговорам и был удивлен, когда к нему подошел монах из писарей и робко сказал:
— Господин, отец Николас просит повременить с отъездом.
— Чего? — Волков едва ли не подпрыгнул на лавке. — Что? Как повременить? Вы там в своем уме?
Он даже и мысли допустить не мог тут остаться, одна ночевка в этом трактире обходилась ему в талер! Минимум в талер!
— Отец Николас просит передать, что отец Иона крепко занедужил, — мямлил монах.
Но Волков его уже не слушал. Рискуя заработать боль в ноге, он выбирался из-за стола так быстро, что опрокинул кружку рукой, и пошел в покои святых отцов. У двери отца Ионы толпились братья монахи, он их растолкал бесцеремонно, вошел.
Внутри собрались и брат Иоганн, и брат Николас, и брат Ипполит.
Лицо брата Ипполита было серьезно, аж брови сдвинул; он сидел на краю кровати и держал за руку отца Иону. Больной оказался лицом сер. Глаза полуприкрыты, на вид он и не дышал даже.
— Что с ним? — тихо шепнул кавалер отцу Николасу.
— Хворь, он давно уже животом скорбен, — отвечал монах. — Ничего, отживет еще. Не впервой.
— Кони оседланы, — напомнил Волков. — Солдаты ждут.
— Подождут час-другой, как-никак он прелат-комиссар, — блаженно рассуждал отец Николас. — Как лучше станет, так и поедем, а может, и до завтра повременим.
Кавалер взял под локоть юного лекаря и поволок его в коридор, и там, чтобы никто не слышал, спросил: