— Конечно, свидетелей нет. Потому как не было того, что говорите вы. И быть того не может, честные господа, чтобы палач Святого трибунала брал женщин, что находятся под инквизицией, силой. Сие невозможно. Да и добром он не мог взять. Разве что она сама им предложила. Такое все время случается. Может, ей самой собачьей свадьбы захотелось. Женщины на все идут…
Договорить не успел — знал, что слова эти вызовут в пришедших ярость, так оно и случилось.
Все они загалдели дружно и кинулись кто к столу, кто к палачу и его людям. Началась потасовка, Сыча не ударили ни разу, ловок он был, а вот его помощникам досталось. Одного сбили с ног и ударили несколько раз головой об лавку, а другого дважды лягнули в пах, тоже повалили и топтали.
— Выдайте нам осквернителей, — орал Липке. — Выдайте!
— На суд их, собак! — требовал еще кто-то.
Волков сидел, не шевелясь и ни звука не издавая. А еще он улыбался с вызовом. Он знал, что делал. Самый молодой из пришедших кинулся к нему, перегнулся через стол и замахнулся.
Наверное, и ударил бы, да тут крикнул громко Брюнхвальд:
— Не сметь!
И между молодым и кавалером рассек воздух меч, тонко звякнул о доски стола.
— Не сметь! На кого руку поднял, подлец?! — продолжал ротмистр свирепо.
В следственный зал вбежали сержант и солдаты. Они стали хватать местных, отнимать у них оружие.
«Болван Брюнхвальд, — думал, вздыхая кавалер, — все испортил, а денег-то можно было спросить с этих жирных кабанчиков, у них имеются. Жаль, что сопляк меня не ударил, а за двух потрепанных помощников палача много не взять».
Но даже когда солдаты разоружилие драчунов, те не унимались:
— Выдайте нам осквернителей, мы их судить будем! — требовал глава гильдии кузнецов.
Кавалер не оставил надежду хоть чуть-чуть взять денег с них, встал, оперся на стол, наклонился вперед и заговорил холодно, глядя на пришедших исподлобья:
— Мятеж устроить хотите? На рыцаря божьего, на хранителя Святого трибунала руку подняли? Ложью добрых людей поругали, в подлости осквернения их обвинив.
— Они осквернители! — кричал тот молодой, что подбегал к столу. — А вы их покрывать надумали! Видим мы, что вы на их стороне!
— Стоите, злобой дышите, — спокойно продолжал Волков, как будто не слыхал его, — безнаказанностью своей упиваетесь. К справедливости уповаете, а сами бабенку свою освобождать пришли, знаете уже, что она в навете уличена, так вы пришли, чтобы ее от наказания заслуженного спасти.
— Она не врет, они брали ее, как шлюху, а она достойная женщина! — не унимался молодой.
— Она в навете уличена! — заорал кавалер. — Какая же она достойная? Она вдову оболгала, под костер ее подвести хотела, и на палачей моих клевещет. В чем же достоинство ее? Нет у нее достоинства!
— Так вдова шлюха! У нее под подолом весь город был! А может, и не только город, — многозначительно заметил один из горожан.
— Так шлюх лечат позорным столбом и плетью, а не костром, как ведьм. — Волков сел на лавку. — В железо вас брать не буду, но не надейтесь, что грубость ваша без наказания останется, о случившемся я доложу прелат-комиссару отцу Ионе, и всем остальным отцам из комиссии доложу, и бургомистру вашему тоже, они решат, что делать с вами дальше. Ступайте.
— Ступайте? — выкрикнул с возмущением молодой. — Ступайте? Вы не отдадите для суда своих людей?
— Ступайте. И благодарите Бога, что не в железе в подвал идете, а по домам своим, — повторил он холодно.
Оружие горожанам вернули и выпроводили их вон. И только тут кавалер глянул на Сыча и его помощников, и взгляд его их не обрадовал. А Брюнхвальд и вовсе не поленился подойти к ним и сказать слова такие, что лица насильников стали кислы.
Кавалер сидел и тер висок, вздыхал, еще раз сожалея о том, что сопляк его не ударил, и приступил к делу. А так все могло хорошо получиться.
⠀⠀
Вольфганг Веберкляйн был милым и вежливым юношей, служил он четвертым писарем при магистратуре города. Ночь, проведенная в холодной тюрьме, его наставила на путь истинный: запираться и не думал, говорил все охотно и честно. Писари не успевали за ним писать.
Со слов юноши, к нему пришла Магда Липке, просила написать донос, а он отказался, так как боялся. Она стала сулить деньги и говорила, что это дело праведное, так как вдова Вайс шлюха, а сыну Магды Липке жениться надобно на хорошей невесте, что выгодно для семейного дела, а он ходит к вдове-шлюхе. Не иначе она его приворожила. А шлюху-вдову уже предупреждали. И слова ей постыдные прилюдно говорили. И за космы ее уже драли на рынке. В том числе драла и Марта Крайсбахер, толстая жена фермера, что сидит сейчас здесь. А шлюха Вайс все не отказывалась от распутства своего. И чужих мужей до себя пускала. И тогда женщины собрали деньги и дали ему два талера. И говорили, что она ведьма, что она мужчин привораживает. Поэтому молодой писарь и согласился писать донос.
Марта Крайсбахер, жена фермера, и Петра Раубе, жена столяра, его слова подтвердили. Говорили: все так. И все указывали на Магду Липке как на зачинщицу. А та сидела в дорогом разодранном платье, прятала в него срам свой, без чепца, с распущенными волосами, и глядела на всех люто. И ни в чем не сознавалась. Отпиралась и лаялась. Ее показания уже и не были нужны, но кавалера она злила, даже спокойного Брюнхвальда раздражала злобой своей и непреклонностью.