Тут к монахам подошел сам хозяин Фридрих, еще раз поклонился и сказал:
— А будет ли достойна святых отцов к их столу свиная голова, печенная с чесноком, мозгами и кислой капустой?
— Достойна, достойна, — кивал отец Иона, и остальные отцы вторили ему согласно. — Путникам в тяжком пути сие очень достойно и полезно.
— Сейчас подадим. И пива подадим самого темного, — обещал хозяин.
— Трактирщик, — окликнул его Ёган, — а господину моему надобно кресло, чтобы у очага сидеть.
— Сейчас вам принесут, — обещал Фридрих уже совсем другим тоном.
— И ванная на завтра, ему раны греть, — добавил брат Ипполит.
— А к креслу подушки ему дай, — добавил Ёган.
Хозяин поджал губы, но перечить не посмел, поклонился только.
У кавалера то ли от тепла, то ли от мази монаха, но начала сходить боль в ноге. А еще он порадовался, что не пришлось ругаться с трактирщиком самому, не ровня, чай. Пусть со слугами лается.
Волков сидел у очага, в кресле с подушками, и ужинал: еда была отличной, а пиво темным и крепким.
И тут, не дождавшись окончания его трапезы, подошел один из младших монахов-писцов и протянул бумагу:
— Вам, господин, завтра после рассвета нужно будет зачитать это на самом большом рынке и у самой главной церкви. А потом найти бургомистра или старосту и вытребовать нам просторное здание, и чтобы жаровни с дровами были. И дров побольше. Коли сами прочесть не сможете, я пойду с вами.
Волков вытер рот и руки салфеткой, бросил ее Ёгану, взял бумагу, пробежал ее быстро глазами и сказал:
— Нет нужды в тебе, сам справлюсь.
Монах пошел за свой стол есть свиную голову, а кавалер велел слуге:
— Пойду спать, помоги раздеться, а потом скажи трактирщику, чтобы будил нас на рассвете.
⠀⠀
Морозным утром, сразу после рассвета, они приехали на рынок. Хоть и не дозволено решением магистрата верхом въезжать, никто не посмел их остановить — мало того, от бургомистра пришел мальчик с трубой и обещал, что бургомистр и сам явится. А потом стал что есть сил дуть в трубу. И так звонко, что Сыч морщился, обзывал его дураком, а мальчишка не унимался, чтобы люди собрались.
И люди пришли, встали вокруг них и тихо переговаривались в ожидании плохих новостей. Тогда кавалер развернул бумагу и громко принялся читать:
— Честные люди Алька и гости, те, кто ходит к причастию и верит в непогрешимость Папы, я, рыцарь божий, Иероним Фолькоф, велением архиепископа Ланна, да продлит Господь его дни, прибыл сюда, чтобы сопровождать Святой трибунал инквизиции и карать ересь и колдовство. И говорю всем от лица Святого трибунала. Пусть те, кто знался с Сатаной, читал черные книги, ворожил во зло другим или себе в добро, и те, кто отринул от себя Святую Церковь нашу и впал в блуд реформации, придут до завтра, до конца обедни, к главному в городе храму Господню, и пусть раскаются. И тогда прощены будут. И легкой епитимьей искуплены будут. А коли они не придут и не раскаются сами, то взяты будут неласково и держать их станут в железе, и над ними учреждено будет расследование. И епитимья будет им нелегкой. Также! Коли честный человек города, кто ведает про тех, кто знается с Сатаной или чтит недобрые книги, ворожит и подлости праведным людям колдует, так пусть про того придет и скажет до конца обедни, что завтра. И тому будет десятина от имущества злого человека. Также! Кто скажет про того, кто хулу на Церковь и Папу говорил или подбивал на иконы плевать и не чтить святых отцов, кто других склонял к подлости и ереси, кто про такого скажет завтра до конца обедни, тому будет десятина от имущества злого человека. Да пусть так и будет от имени Господа.
Кавалер снял подшлемник и перекрестился. За ним крестились и Брюнхвальд, и Максимилиан, и Ёган, и Сыч, и даже мальчишка-трубач быстренько осенил себя знамением. А за ними стали повторять и все люди на рыночной площади, стягивая с голов уборы.
— Где у вас тут главная церковь? — спрашивал Ёган у ближайших мужиков. — Нам еще там читать надобно.
Те услужливо указывали нужную сторону и предлагали проводить.
Они поехали к церкви, а люди на рынке не расходились, с трепетом и благоговением говорили о трибунале, колдунах и еретиках. Стали вспоминать слова, что зачитал рыцарь божий, и о его щедрых посулах, и думать, кто у них в городе есть такой, за кем трибунал мог приехать. Жители вели себя смиренно и чинно, не то что до приезда трибунала. Никто не лаялся, не грозился, и торговались все без ругани. Тихо стало на рынке.
У церкви читать сам бумагу Волков не стал, охрипнув еще на рынке, и отдал ее Максимилиану. Мальчишка передал штандарт кавалера Сычу, чтоб держал, сам взял бумагу и стал декламировать громко и звонко, да так, что люди выходили из храма смотреть, что происходит. Максимилиан уже дошел до посулов, когда кавалер увидал хлипкого человека в мехах, берете, черных чулках на худых ногах и дорогих туфлях — тот торопился к ним, скользя по льду. За ним, тоже скользя и чуть не падая, спешил второй, не такой богатый, с кипой бумаг и переносной чернильницей с перьями. Первый остановился в пяти шагах от всадников и кланялся, не зная, к кому обратиться.
— Что вам угодно? — спросил Волков, отвечая на поклон, но не так чтобы уж очень вежливо и с коня не слезая.
— Мое имя Гюнтериг, — заговорил человек в мехах, — я бургомистр и голова купеческой гильдии города Алька.
— Мое имя Фолькоф, я рыцарь божий и охрана Святого трибунала.
— Очень рад, очень рад, — кланялся снова бургомистр, но смотрел не в лицо рыцарю, а на коня, будто с ним разговаривал. — Я так понимаю, что вы сюда приехали чинить дознание.