Не поверил ему Волков и спросил у каменщика:
— Еретик, ты знаешь, за что его отлучили от клира?
— Чего? — не понял тот.
— За что его выгнали из попов? — переспросил отец Семион.
— Только слухи, говорят, что он ночью над покойниками не только Псалтырь читал.
Никто даже не понял, о чем говорит еретик. Никто из людей, стоявших вокруг и сидевших за столом, не понимал, куда он клонит, а вот сам Ханс-Йоахим Зеппельт все понимал.
Своими жирными ручонками он закрыл лицо, словно затворил ворота, отгородился от злого мира, задрожал огромным чревом в ярких прыщах и завыл приглушенно, длинно и заунывно.
— Говори толком, — приказал рыцарь, обращаясь к каменщику, — за что его выперли из церкви?
— Ну так, не знаю я точно… то ваша церковь… Что в вашей церкви творится, нас не касаемо…
— Говори, что слышал про него, а не про нашу церковь, — повысил голос кавалер.
— Ну, говорили люди, что он не Псалтырь читал над покойниками… вернее над покойницами… Вернее, Псалтырь-то он читал… наверное… но вот… — смущаясь, бубнил еретик.
— Что ты мямлишь? — рыкнул Волков. — Говори, дурак, как есть.
— Говорят, он покойниц пользовал по ночам, на том его родственники умершей девицы уличили, — с трудом выпалил каменщик и вздохнул с облегчением, словно тяжелую работу сделал.
— Аа-а-а! — в голос заорал колдун, не отрывая рук от лица. Снова стал валиться наземь, и на сей раз его никто не поймал, оба солдата только и могли, что глядеть на него с ужасом. Он упал на землю и лежал там дрожащей и ревущей белой кучей.
— Так он мертвых баб пользовал? — все еще не понимал кто-то.
Все присутствующие уставились на него, а Волков крикнул:
— А ну, отвечай, правду ли говорит каменщик?
— А-а-а-а-а-а! — еще яростнее завыл колдун.
Противно было. Больше всего кавалер хотел взять секиру и рубить эту вонючую кучу до тех пор, пока она не заткнется. Но он не мог так поступить, потому что в этом мертвом городе он представлял власть. И Церковь. Волков встал и громко приказал:
— Капитан, велите разжечь огонь и калить железо. Колдун без него говорить не желает.
— Я скажу! — заорал Ханс-Йоахим Зеппельт, отрывая руки от лица. — Не надо костра жечь.
— Так говори!
— Так что говорить? — испугался колдун, переставая рыдать.
— Встань и скажи, правду ли произнес этот горожанин, — велел отец Семион.
Толстяк с большим трудом, опираясь на лавку, стал подниматься на ноги, а поднявшись, снова попытался зарыдать, но Волков, уже изрядно взбешенный, его одернул:
— Говори, дьявольское отродье!
— Правду, правду он говорит, — промямлил Зеппельт.
— Значит, вместо исполнения обряда ты вожделел упокоенных? Прямо в храме? — удивлялся брат Семион.
— Ну а где же еще-то? — раздраженно произнес Волков. — Ему же в храм их приносили. Отвечай, выродок, часто ты это делал? Были у тебя сообщники, были ли те, кто покрывал тебя, зная о твоих злодеяниях? Отвечай!
— Не часто, господин, — хныкал колдун, — только с молодыми бабами грешил.