— Мы не они. Капитан, выделите им одну подводу, пусть заберут своих офицеров.
— Как пожелаете, кавалер, но у нас подвод не хватит все увезти. Много добра захватили.
— Я сказал выдать им подводу, что вам не ясно, капитан? — Волков чувствовал, что злится все сильнее.
— Ясно, господин кавалер, но нам придется дважды сюда ездить, за раз мы все не увезем к себе в лагерь.
— Да хоть трижды, мы заберем все. Но подводу вы им выдайте.
— Как пожелаете, — поджал губы Пруфф.
Еретики не верили своему счастью, они вставали и кланялись Волкову, благодарили его.
— Они расскажут о вас многим, — тихо говорил отец Семион. — Нам это на руку, господин.
— Да, и особенно Ливенбахам, — добавил Роха, услышав слова попа. — Они точно захотят узнать, кто укокошил их родственничка.
— Пусть, мы убили его в честном бою, — отвечал кавалер. — Нам нечего стыдиться.
— И пусть бы убирались, — снова заговорил Пруфф, — может, вам это и нужно, но зачем же им подводу давать, когда нам самим их не хватает?
— Забудьте про подводу, капитан, — разозлился Волков, — расскажите, почему пушки у вас не стреляли, а если и стреляли, то в ворота, а не в еретиков.
— Мои пушки стреляли, — обиделся капитан, — мои пушки принесли нам победу.
— Я спросил, почему кулеврина не выстрелила и почему одна из картаун попала по воротам, а не во врагов? — зарычал кавалер. Его бесил Пруфф со своими вечными спорами.
Пруфф, как обычно, насупился, усы топорщились, губы скривил, стоял, молчал. А Волков не собирался заканчивать разговор:
— Ну, капитан, есть что вам сказать или вы только о подводах и добыче можете говорить?
В ответ Пруфф побагровел, засопел и пробурчал:
— Война есть война, тут всякое случается.
— Дозвольте сказать, господин, — вдруг произнес немолодой солдат, что стоял неподалеку.
— Кто таков? — сурово спросил у него кавалер.
— Канонир Франц Ринхвальт, господин.
— Говори.
— В том, что кулеврина не пальнула, ничьей вины нету, господин. Порох дрянь, не порох, а каша. Видно, давно уже стоял. Ежели бы мы о том знали, ежели бы хоть раз им стрельнули, мы бы, конечно, пороху поболе положили бы. А так положили как обычно, пол совка, дистанция-то малая. Думали, он два ядра-то вытолкнет, а порох старый, и кулеврина старая, запальная дыра-то у нее за столько лет попрогорела, большая стала, вот так и получилось, плохой порох, горел медленно, а дыра запальная велика, вот он в дыру-то эту весь дымом и вышел, не смог ядра протолкнуть.
— А полукартауна почему выше пальнула? — спросил кавалер. — Тоже порох плохой?
— Да не додумались мы, что пол в арсенале на ладонь выше, чем улица. Приметились правильно, по головам вдарить хотели, а про пол-то и не подумали, а на второй картауне высоту уже правильно поставили. Вдарили как надо.
— А зачем в головы метились? Почему не в брюхо?
— Так всегда картечью нужно метить по головам; ежели вдоль строя правильно картечью вдарить по головам, так целую просеку прорубишь, а ежели в тулово метить, так только первый ряд сметешь и второй чуть зацепишь. Картечью всегда по головам цель, а ядром, вблизи, так лучше по ногам, если низом стрелять — ядро так по земле и попрыгает до конца строя, кучу ног поотрывает, а ежели в тулово им бить, так двух-трех-четырех порвет, и все. Завязнет.
— Ладно, понял, иди к пушкам, мы их с собой заберем, порох, ядра, картечь тоже. Увидишь там моих людей — вели Сычу ко мне идти, и пусть еретика притащит.
Сам Волков пошел глянуть лошадей, осмотрел их и удивился. Не нашел он дорогих и больших рыцарских коней. Кроме тягловых обозных, всего шесть коней годились под седло, и ни один из них не стоил больше двадцати талеров. Видимо, знатный Ливенбах либо был беден и приехал сюда пограбить, либо был умен и не считал нужным рисковать на войне дорогими лошадьми. Хотя, судя по доспеху, недостаток в деньгах он не испытывал. Кавалер расстроенно вздохнул, вспомнив отличного коня, взятого после дуэли у Кранкля, которого зарубил мерзкий вшивый доктор. Вспомнил и решил, что покойный Ливенбах прав: дорогие кони не для войны, а для выездов.
Тут пришел Сыч, приволок еретика. Еретик прошел мимо убитых собратьев, которых раздели и бросили на мостовой, не собираясь хоронить, а было их без малого шестнадцать. И шел еретик мимо, глядел на них и понимал, что не приведи он папистов, братья его остались бы живы, и от этого был ни жив ни мертв, сам готов был умереть, лишь бы хоть отчасти искупить свою вину, свое предательство.