— Господин рыцарь.
— Ну?
— Нужно что-то решить с пленными, — он указал на девятерых пленных, что сидели у забора.
Почти все они были ранены. Доспехи у них отняли, теперь пленные покорно ждали своей участи. Кое-кто молился, а кто-то просто сидел, опустив голову, а кто-то и умирал, истекая кровью.
— Ну, дай им причастие, — сказал Волков, — тому, кто согласится его принять. Да спроси, может, кто вернется в лоно истинной веры. А остальным — смерть.
— Уже предлагал исповедаться в ереси и принять истинное причастие, но они упорствуют, никто не согласился раскаяться, а без раскаяния мне не дóлжно причащать их.
— Ну и пусть катятся в ад, — закончил разговор кавалер. — Скажу Пруффу — сейчас всех зарежут.
— Не торопитесь господин, не нужно их резать.
— Почему? Мы их не милуем, они нас тоже.
— Отпустите их живыми, проявите милосердие, и пусть господина своего возьмут. — Поп смотрел на него хитрыми глазами.
— Объясни.
— С мертвых какой вам прибыток?
— А с живых какой? Они оружие снова поднимут.
— Слава, господин.
— Слава?
— Да, слава, господин. Отпустите их во славу Матери Божьей и дозвольте им взять своих вождей для упокоения.
Кавалер молчал, он никогда не думал о своей славе. И тут вдруг, в первый раз в жизни, ему представилась возможность немного прославиться. И что скрывать, даже мысль о славе была приятной.
— Отпустите их, — продолжал поп, — в городе Ланне о вас и так будут говорить, вы уже дважды побили еретиков, одолели мертвого доктора, убили знатного еретика, а если еще вернетесь с тем богатством, что тут захватили, так о том станут судачить неделями. А если еще и этих еретиков простите, так не только в Ланне о вас заговорят.
Чем дольше говорил отец Семион, тем заманчивее казались кавалеру его предложения. А мысли о славе становились еще приятнее. Да, кавалер понял, что действительно хочет, чтобы о нем говорили. И узнавали его щит. И не только в Ланне. Но пока он слушал умного попа, у него появился вопрос.
— А тебе-то зачем моя слава, какая твоя корысть? — спросил кавалер у отца Семиона.
Монах вздохнул и заговорил:
— Меня лишили прихода, — он помолчал, — толкнули на смертный грех, а когда вернусь, то, может быть, расстригут и лишат сана, или упекут в самый далекий монастырь, или вовсе кинут в подвал. Вот подумал я и решил, что при вас останусь, коли не погоните. Вы человек незлобивый, и вас любят холопы ваши, а если разрешите при вас быть, то и я не покажусь лишним, потому как свое благо от вашего не отделяю.
Не очень-то верил Волков словам, поп был хитер как никто, но насчет славы он прав. Славы кавалеру хотелось.
— Хорошо, — согласился кавалер, — отпусти еретиков. И пусть заберут рыцарей своих. Пусть похоронят их, как хотят.
— Эй! — крикнул отец Семион, подойдя к еретикам. — Заблудшие души, впавшие в ересь, запомните день сей. И запомните герб, что на щите рыцаря этого, это герб славного воина кавалера Иеронима Фолькофа, который добротой своею и во имя Господа и Матери Его отпускает вас с миром в надежде, что покинете вы ересь и вернетесь в лоно Истинной Церкви. Кавалер Иероним Фолькоф также дозволяет вам забрать вашего господина кавалера Ливенбаха и других рыцарей, что были с ним.
— Что-что-что? — к ним приковылял на своей деревяшке Роха и заглянул Волкову в лицо. — Ты что, отпускаешь их?
— Отпускаю, — сухо ответил кавалер.
— Да что с тобой, ты ли это, Фолькоф? — не унимался Скарафаджо.
— Я. И я слово свое сказал, обратно брать не стану.
— Они бы нас не отпустили, — заметил приблизившийся Пруфф.