— Упрямишься, дурак, — говорил кавалер, — своевольничаешь, повторяю, сюда иди.
Конь опять отошел да еще поглядел при этом нагло.
— Ишь ты, скотина какая, — Волков сделал шаг и поймал коня за узду, — балуешь, смотри у меня. Доиграешься. Что, в город идти нет желания?
Он вставил ногу в стремя и сел в седло:
— Не бойся, даст Бог, выйдем оттуда живыми. Найду тебе отличную кобылу. А не выйдем… Ну, значит, на роду так написано.
Он тронул коня шпорами, и скакун нехотя, шагом, пошел к воротам. А телегу с бочками кавалер думал забрать на следующий день.
В городе было тихо, ветерок выдул запах гнили с улиц, только все равно было страшно, страшно, когда кроме чаек да ворон нет никого. Зато в таком городе хорошо и далеко слышно, и конь его услышал что-то, ушами повел, стал головой трясти. Уздой звенеть.
А Волков стал вглядываться в улицы.
Волков узнал доктора сразу, хотя у того вместо модной шляпы на голове была грязная тряпка. Утти обмотал ею голову так, что кроме тряпки было видно одну маску. Доктор стоял посреди улицы, опирался на большую косу с крепким древком, какой мужики косят сено, только лезвие было разогнуто, и коса больше походила на гвизарму. Он был один. Но кавалер не сомневался, что в одиночку чумной доктор не осмелился бы вот так, без доспеха, встать на пути конного опытного воина в полном облачении. Поэтому Волков остановил коня и огляделся. Мест для засады было предостаточно, любой пустой дом, любые запертые ворота могли скрывать помощников доктора.
— Что ты встал, поганец, — заверещал доктор пронзительно и противно, — неужто такой храбрец, как ты, испугался? А? Ры-ы-ы-ыцарь?
Кавалер не отвечал, оглядывался, ища подвоха.
— Пожег моих людишек сегодня у ратуши и думал, что тебе это сойдет с ру-у-у-у-ук? — подвывал Утти. — Не сойде-е-е-ет, не сойде-е-о-о-о-от.
— Поганец — это тот, кто водит по ночам мертвецов, — крикнул Волков, — а я рыцарь Божий! Тот, кто их упокоил. И еще мне интересно, что за имя у тебя такое — Утти, горцы так свиней подзывают.
— Сам ты свинья, — завизжал доктор и чуть не подпрыгнул, — и горцы твои свиньи! Ры-ы-ыцарь Божий, Рыцааарь Божий, а имя мое было ван дер Уттервинден. Только местная чернь и такие дуболомы, как ты, его выговорить не могли.
— Было? Что значит было? — спросил кавалер.
— Ничего, тебе, дураку, не понять, — злился доктор.
— А, так ты из Низких земель, из еретиков, значит, — сказал Волков и еще раз обернулся. — Поэтому с мертвяками водишься.
Кавалер все оглядывался.
За спиной улица была пустынна. Значит, в засаду он еще не заехал.
— С мертвя-я-яка-а-ами водишься, — противно передразнил его доктор, — не вожусь я с ними, а повелеваю ими, я себе их еще наберу, скоро и тобой стану повелевать. Будешь, будешь плясать мне, а глаза твои сделаются белесы, как пес примешься за мной бегать. Песик, песик, гав-гав, иди, дам хлебушка, иди… И сапогом тебя, сапогом…
— А где шляпа твоя, припадочный? — крикнул солдат с издевкой. — Вчера ночью, когда ты на крыше орал, на тебе шляпа была, а потом вдруг перестал орать, да с крыши слетел, шляпу-то там потерял?
Эта простая фраза вывела доктора из себя, он заорал так, что и в шлеме с подшлемником рыцарю уши резануло:
— Болваны, болваны, бейте его, бейте, — и сам двинулся на кавалера, — за все сейчас получишь, и за припадочного, и за шляпу мою. Убивайте его, дураки, рубите-режьте его.
Волков огляделся и увидел возле себя тех крепких болванов, которые следовали за доктором в первую их встречу. Серые, огромные, мускулистые, вышли из-за ближайших приоткрытых ворот. Только в портках и фартуках, босые, глаза безумцев с серой поволокой. Один нес простой и большой мясницкий топор, а у другого был настоящий люцернский молот на крепком древке в рост человека, только без пики. Удобная вещь и быка забить, и доспех пробить. И были дураки близко.
Ждать, пока они применят свои орудия, Волков не собирался, он дал шпоры коню и резко потянул повод вправо. Конь был великолепен, окажись под ним земля, унес бы хозяина от врагов за одно мгновение. Но в богатом городе Фёренбурге, да на главных улицах, земли нет. И заскользили подковы на сильных задних ногах по камням, высекая искры, и не рванул конь в галоп, а едва устоял, чтобы не упасть. Уж слишком резво седок дал шпоры. А пока конь выравнивался, пока сделал первый шаг, чтобы устремиться в галоп, тот дурак, что был с молотом, подошел и замахнулся из-за головы, по-крестьянски, со всей своей могучей силы. Будь кавалер к нему лицом, Волков бы играючи отвел этот удар, перевел бы его в землю. Но он сидел левым боком, почти спиной к нападающему и, видя замах, все, что он смог сделать, — это упасть на шею коню, надеясь, что дурак не попадет по нему. Дурак по нему и не попал, а попал коню по крупу.
«Твари, — обозленно подумал кавалер, — они же мне коня уродуют. Какого черта я взял его сюда? Мог и на мерине ездить».
А конь, разозленный болью, сначала вскинулся на дыбы, заржал зло и, увидев второго дурака, того, что был с топором, принял его на две задние ноги, лягнул так, что дурак и топор полетели в разные стороны. А тот, что был с молотом, снова собирался бить, поднял молот, да только теперь рыцарь оказался готов, он уже успел снять с луки седла щит со своим гербом и вытащить меч.
— Ну, что застыл, убогий! — крикнул он. — Давай уже!
И дурак дал, теперь он бил не по коню, а по седоку, но рыцарь встретил удар как и положено, легко отвел его щитом и, чуть склонившись вперед, мечом проткнул дураку сердце. Молот отлетел от камня мостовой, дурак выронил его из рук, стоял, лапал себя за грудь в том месте, где только что была холодная сталь. Как он подыхает, кавалер смотреть не стал, тронул коня ко второму, тот наклонился, чтобы поднять топор, Волков подъехал к нему и как положено, с оттягом, махнул секущим ударом по голой спине, так что кожа расползлась, так что белые торцы разрубленных ребер вылезли. Дурак поднял голову, глянуть, что это там такое его беспокоит, и не было ни страха в его тупых глазах, не было ни боли, ни удивления, он просто тупо смотрел, как над ним поднимается меч и как опускается ему на голову, раскраивая ее. Да так, что глаза его вдруг стали глядеть в разные стороны.
А кавалер думал о том, что не сильно ли рубил, не повредил ли драгоценный меч о крепкую башку дурака.