И больше ничего.
Ее поведение все больше удивляло кавалера.
Он смотрел на нее и не узнавал до тех пор, пока рука сама не потянулась к ее груди. Грудь была тяжелая и твердая, как камень, только теплый камень. Так он и держал ее грудь, словно взвешивал.
— Я заплатил за вашу комнату за месяц, и за конюшню заплатил, двух коней дорогих брать с собой не буду. Если не вернусь — продадите. Они пятьдесят талеров стоят.
Он замолчал, ожидая слов благодарности. Хильда смотрела на него и молчала, а потом скинула штандарт, что лежал на его коленях, на пол, обняла кавалера за шею, притянула и поцеловала в губы так, как никогда его еще не целовала. Нежно. И не выпускала долго.
⠀⠀
Была уже ночь, трактир опустел, Волков сидел один, да еще трактирщик маялся за соседним столом, про себя проклинал постояльца. Проклинал, да не уходил, жадность не позволила бы ему лечь, пока постоялец пьет самое дорогое вино. А кавалер уже вторую бутылку пил. Сидел один и пил. Он не мог понять, почему девица так спокойно воспринимала его отъезд. Словно ей все равно, словно он ехал в соседнюю деревню купить корову. Видно, она нашла кого. Может, это пекарь, а может, еще кто. Гадать не хотелось. Кавалеру было не до ее странного поведения, завтра ему нужно было вести людей в город, съедаемый моровой язвой. И как только он об этом вспоминал, тут же на ум ему приходили слова Агнес.
— Сгинете вы там, — в который раз повторил он вслух слова девочки.
И эти пророчества его совсем не удивляли. Волков допил вторую бутылку, он был уже пьян. Скоро уже подъем. Скоро солдаты его начнут грузить подводы, запрягать лошадей, завтракать плотно перед дорогой. А он еще не ложился. Он встал и направился в свои покои, где в теплой кровати спала красивая молодая женщина. И трактирщик ушел, не понимая до конца, рад он, что можно лечь спать, или расстроен, что больше не сможет продать сегодня такого дорогого вина.
⠀⠀
⠀⠀
⠀⠀
Глава 9
⠀⠀
Двинулся отряд на северо-запад, до реки Эрзе, и по берегу той реки пошел на запад до самого Фёренбурга.
⠀⠀
— Дрыхнешь, господин-то уже уехал, — трепала Агнес сонную Брунхильду, — вставай, где твой пекарь?
— Да отстань ты, чего ты? Время есть еще, не вслед поедем, завтра отправимся, чего сейчас-то полошиться? — зевала и потягивалась красавица.
Агнес спрыгнула с кровати, полезла под нее и вытянула ларец. Раскрыла его, достала из бархата прекрасный стеклянный шар.
Брунхильда склонилась с кровати поглядеть, что там девчонка вытворяет:
— О-о, да ты опять за свое, помешанная, ты от этого шара издохнешь или ослепнешь.
— Остынь, дура, — огрызнулась Агнес, — не от праздности я гляжу в него, хочу узнать судьбу господина.
Агнес стала раздеваться.
— Оно конечно, — скептически скривилась красавица, падая в подушки.
Нужно было вставать, одеваться, а так не хотелось. Хотелось валяться в кровати, авось и еду в комнату могли холопки трактирные принести. Брунхильда уже успела привыкнуть к праздной жизни, а еще три месяца назад ее утро начиналось на рассвете с дойки коров. Теперь она ни за что не вернулась бы в деревню, там разве жизнь? Мука. Тут стоит позвать, и тебе еду в кровать принесут. А потом пойти в купальни, по лавкам пройтись, деньги-то есть. Вечером и пекаря принять, да не как бродягу у забора или на конюшне, а по-человечески, в кровати. Так бы и валялась Хильда в постели, да нужно вставать по нужде.
Агнес тем временем сидела на краю кровати, пялилась в свой шар, улыбалась, полоумная. Вот когда пекарь придет, куда бы ее деть на ночь, думала красавица, ведь господин оставил им всего одну комнату оплаченную. Как тут миловаться, когда эта блажная рядом на кровати сидит и смотрит? Пекарь еще засмущается.
А пекарь Удо Бродерханс первый раз в жизни собирался покинуть славный город Ланн. Внуку пекаря и сыну выборного Главы Цеха пекарей города Ланна выпала возможность выехать из города, и не по купеческим делам, а по зову сердца, по делам почти рыцарским. Ибо Брунхильда, бывшая крестьянка, дочь содержателя деревенской корчмы, бывшая кабацкая девка, а ныне прекрасная дама пообещала, что будет давать ему всю дорогу и любить его всем сердцем, пока он не проводит ее до ее господина, что поехал в чумной город Фёренбург.
Для семнадцатилетнего пекаря романтичнее и не придумать, он был готов ехать хоть в лапы еретиков, лишь бы пару раз в день иметь возможность залезть под юбки к своей возлюбленной, которая к тому же вроде как принадлежала суровому рыцарю. Это даже льстило юнцу. Делить одну женщину с таким серьезным воином скорее честь. Тем более что воин вроде и не против. Кажется. В общем, все эти чувства: любовь, гордость и бесконечное вожделение семнадцатилетнего юноши кружили пекарю голову и будоражили кровь. И к походу он готовился серьезно, даже денег занял в банке, два талера. Так как прекрасная Брунхильда сказала, соврала скорее всего, что у них с Агнес денег нет, Удо Бродерханс первый раз в жизни занимал деньги и был приятно удивлен, что его просьбу немедленно удовлетворили, и только под имя, даже цепь в залог не просили. И обращались с ним как с господином, и звали на «вы».
Радостный юноша поспешил к своей возлюбленной, и уже с ней и ее товаркой, серьезной косоглазой Агнес, они отправились на улицу Конюшен, где и нашли нужного человека.
— Верхом до Фёренбурга за два дня доехать можно, ежели коней не жалеть, — сообщил крепкий возница по имени Пауль, — ежели пешими идти, да налегке, да борзым шагом, то за четыре дойдете.
— А солдаты борзо ходят? — спросила Агнес.