— И что вы мне можете рассказать? Как стать нищим бродягой?
— Сядь, — тянул Роха, он глянул на фризийца, — ты принес?
— Да. — Тот полез под одежду.
Он достал кожаный кошель, высыпал из него черный порошок и протянул солдату на просмотр.
— Ну, — сказал Скарафаджо, глядя на Волкова, — знаешь, что это?
— Зола с помойки, — пожал плечами тот.
— Зола, говоришь, — оскалился Роха и приказал Винченцо Пилески: — Давай!
Тот насыпал золу на край стола, поднес свечу и…
Порошок загорелся ярко, быстро и сильно, с шипением. Белый дым облаком взвился в потолок. Волков от неожиданности отпрянул. А огонь так же быстро погас. Все присутствующие в трактире обратили на них внимание, особенно пристально глядел на посетителей трактирщик.
— Ну, — улыбался Роха, — а теперь-то знаешь, что это?
Теперь Волков знал, что это. Этот запах он не перепутал бы ни с чем.
Это был порох, только тот порох, что солдат видел до этого, напоминал серый жеваный хлеб, а не черный порошок.
— Ну и что ты мне хотел показать из того, что я не видел? — спросил Волков у Скарафаджо. — Порох я последние девятнадцать лет нюхал.
— Это новый порох, понимаешь? — горячился Скарафаджо. — Такого ты еще не видел. Он выглядит по-другому, от него другой дым, заметил, сколько дыма?
— Новый порох, старый порох, суть одна — никакой порох никогда не будет стоить хорошего арбалета. Аркебузы годны только для выстрела в лицо, а пистоли — и вовсе безделица.
— Послушай меня, Фолькоф. Теперь все будет по-другому, верь мне, брат-солдат. Все будет по-другому, — Роха говорил со страстью, готовый драться за свою правоту.
— Брось, Скарафаджо, года три назад, у Энне, мы построились в баталию, и на нас налетели рейтары, пытались зайти с фланга, но мы успели перестроиться. Они наткнулись на фронт, я оказался с арбалетом в первом ряду, враги остановились шагах в десяти от нас, стреляли рядами, хорошо были выучены. Я видел, как крутились колесики у них на пистолях, как вылетали искры, они делали залп за залпом, пока все ряды не отстрелялись. Кое-кому из наших, из тех, у кого был слабый доспех, досталось. И мне досталось. Две пули были мои, одна в кирасу, одна в шлем, — солдат сделал паузу, — видишь, Скарафаджо, я сижу перед тобой. Рейтары не пробили ни кирасы, ни шлема, а одного из них я убил. Из арбалета, Скарафаджо, я влепил ему болт в кирасу, он вошел на два пальца. Когда товарищи, поддерживая, увозили этого рейтара, он болтался в седле из стороны в сторону.
— Это было раньше, раньше, брат-солдат, аркебузы — дрянь, пистоли — дрянь, старый порох тоже дрянь. Новый порох — это дело, новое оружие — это дело! — не сдавался Роха. — Мы покажем тебе новое оружие. Порох — это дело, Фолькоф, поверь мне, брат.
— Чушь, — возразил солдат, — что еще за оружие с порохом? Если ваше пороховое оружие тоньше ноги и пуля меньше сливы, то это безделица. Пушки — да, все остальное — баловство.
— Послушай, Фолькоф…
— Хватит, Роха, ешь спокойно, и вы ешьте, господа бродяги, я угощаю, — прервал его Волков.
Роха уткнулся в кружку с пивом, кажется, он сдался. И Винченцо Пилески был невесел, ел без аппетита, про запас, наверное. А вот молодой мастер не собирался сдаваться. Он не ел, смотрел на солдата и, чуть подумав, сказал:
— Из своего оружия с новым порохом я пробью вашу кирасу на пятидесяти шагах.
Все перестали есть, молчали, глядели на Волкова. Тот начинал злиться из-за ослиного упрямства этих людей.
— Из какого-такого своего оружия ты пробьешь мою кирасу? — четко выговаривал он слова с заметным раздражением.
— Он сделал мускетту, — пояснил Роха. — Когда я только записался в терцию, у нас начинали их делать, но их мало было. А сейчас стали появляться и здесь.
— Я изготовил мушкет, — заявил Яков Рудермаер, твердо глядя в глаза солдату. — И из него, с новым порохом, я пробью вашу кирасу на пятидесяти шагах.
— Ты ж не видел мою кирасу, — напомнил Волков.
— Пробью, какая бы ни была, — продолжал упрямствовать рыжий мастер.
— Готов побиться об заклад? — солдат нехорошо усмехнулся.