— Почему.
— Возьмете вы трактирщика, а он в деревне человек видный. О том сразу разговоры пойдут. И тот, кто письмецо то ему слал, об этом и узнает. И тогда ищи ветра в поле. Жидка брать нужно напоследок.
— А что ж нужно делать?
— Так убогого брать нужно, да и этого тихо, в ночь, чтобы слухи не пошли.
Волков вспомнил, что со старостой из малой Рютте Сыч оказался прав. Да и сейчас он говорил дело.
— Ну, что ж, значит, будем брать ночью.
— Да, тихонько подъехать с телегой, дверь не ломать, позвать на улицу, мешок на голову и в подвал. А там уже спросить, от кого он бумаги носит, и желательно все вызнать до утра, пока его не хватились.
— Каков ловкач! — восхитился Ёган. — Откуда ты все знаешь?
Но Сыч на него даже не взглянул, он заискивающе улыбался Волкову.
— Экселенц, может, пожалуете еще хоть десять крейцеров?
— Ёган, дай ему деньгу, — сказал Волков.
⠀⠀
После ухода Сыча, то ли от молока, то ли от новых событий, но солдату захотелось есть. Морщась от боли в ноге, он откинул одеяло и произнес:
— Давай-ка одежду.
— Господь милосердный, вы хоть когда-нибудь угомонитесь? Вы три дня назад при смерти лежали, монахи за вас большой молебен устраивали, а он только глаза открыл и одежду ему подавай. Ни поевши, ни помывшись.
— Хорошо, грей воду, — согласился Волков.
— А поесть?
— Мыться, одежду, еду.
Ёган вздохнул с укором и ушел.
⠀⠀
Раньше было непросто, а сейчас стало еще сложнее. Волков заметно похудел, и теперь с удивлением смотрел, как болтаются его ноги в его сапогах. Старая добрая стеганка была велика, а кольчуга стала невыносимо тяжелой. Он носил доспехи последние пятнадцать лет как одежду, и теперь для него была тяжела кольчуга. Он встал, его лицо перекосило от боли, а левую ногу, ступню, вывернуло. Качнулся так, что Ёган едва его успел поддержать, даже стоять было больно, не говоря уже про то, что бы идти, но он сделал шаг. И снова от боли всего передернуло. И тут до него вдруг дошло, что та хромота, которая была у него до поединка, и хромотой то не была. Так, особенность походки. А вот теперь ему придется хромать по-настоящему, а может быть даже ходить с палкой, как старику. Ему показалось, что с ним случилось то, чего он боялся больше смерти. Он стал колченогим, увеченным. Волков стоял посереди маленькой кельи, прислушивался к себе и думал о двух вещах: это навсегда или может пройти и сможет ли он сам сесть на коня. Сможет ли он сидеть на нем? Или это будет так же больно, как ходить и стоять? Ёган, придерживающий его за локоть, спросил.
— Господин, а кушать то, что будете?
Есть Волков уже хотел. Из горшка обворожительно пахло курицей, чесноком и травами, а бульон был такой густой и чесночный, что его можно было использовать как клей. Сев на лавку, он стал есть, жадно и быстро, отламывая куски хлеба, макая в чесночный бульон. Ёган было надеялся, что ему из курицы что-то достанется, но ему достались только хлеб и сыр.
— Ты телегу-то запрягай, не стой.
— Господин, так мы с вещами поедем? В прошлый раз вы говорили, чтобы я вещи собрал, так я собрал.
— Собрал, молодец. Будь готов ехать в любой момент.
А в замке случилось то, чего солдат никак не ожидал. Когда телега с измученным от боли в ноге Волковым въехала в замок, стражники, что стояли на воротах, кинулись к телеге и стали помогать ему из нее вылезти, а мальчишка из поварят, что пришел во двор за дровами, увидев его, закричал громко и звонко:
— Коннетабль вернулся! — чуть помолчал и заорал еще громче: — Наш коннетабль вернулся!
Волков хмуро глянул на него: чего, мол, орешь? А мальчишка, бросив дрова, подошел к нему и стоял, улыбаясь, а из донжона уже выходили стражники. Сержант даже пробежал пару шагов, подбежал к Волкову, обнял, словно родственника. Словно и не было между ними ссор, словно не был с ним груб Волков. Вышел и егерь, и конюх, и повариха — все выходили, подходили к нему, откровенно радостные.
— Я за вашими лошадками присматривал, с ними все в порядке, все здоровы, — докладывал конюх.