А неизвестный господин, что поднял этот вопрос, заметил:
— Так вы еще собирались взять приступом замок соседа… Не хотел бы я жить рядом с вами.
Но Волков тут же нашелся что ответить:
— Коли вы упырь какой или людоед, то лучше вам и вправду рядом со мной не селиться.
Господин насупился, а вот графиня продолжала интересоваться:
— Так что же барон, он и вправду был тем зверем?
— Увы, графиня, увы, — продолжал Волков, — он и вправду оказался тем зверем. Как только я пообещал, что возьму замок, так он и вышел ко мне. И сам, сам сказал, что больше не хочет скрываться, а бежать не может, так как бароны фон Деницы никогда не бегали и, мол, некуда ему бежать.
— И он вот так взял и признался вам в злодеяниях? — теперь спрашивал уже сам курфюрст.
— Да, он сам признался мне в том, что растерзал монаха-отшельника, порвал его на куски, я те куски потом собрал в своей часовне, теперь это мощи, скоро, я надеюсь, того монаха церковь признает святым.
— Он убил монаха? — ахнула Брунхильда. — Но за что же?
— Барон, когда принимал образ звериный, не различал, монах перед ним или ребенок, он даже своего лучшего друга убил, кавалера Рёдля. Оторвал ему голову.
— О господи! — Брунхильда и женщина, что была с ней, стали креститься.
— Это только ваши слова, — заметил обер-прокурор.
— Священник моего прихода отец Семион и мой прапорщик то слышали, а священник еще причащал и исповедовал барона перед смертью, — рассказывал кавалер. — Мой прапорщик стоит за этой дверью, его можно будет допросить прямо сейчас.
— Даже если это и так, — произнес неизвестный господин, — отчего же вы не предали барона суду, отчего не привезли сюда в Вильбург?
— Если бы я и передал барона, так только святой инквизиции, судить таких, как барон, ее прерогатива. Об этом намерении я фон Деницу и сказал.
— И что же он? — спросил герцог (дело очень его интересовало — то было видно).
— Он стал просить меня не отдавать его попам.
А вот тут все понимающе молчали, и Волков продолжал:
— Он стал просить меня о смерти, смерти благородной, говорил, что не хочет, чтобы попы измывались над ним, не хочет всеобщего осуждения. Барон сказал, что готов умереть от рыцарской руки. И другой рыцарской руки, кроме моей, там не было.
— И вы согласились? — уточнил герцог задумчиво.
— Я знаю, что святые отцы на меня нынче очень злы, что мне еще непременно скажется, — немного подумав, отвечал кавалер. — Им бы очень хотелось судить зверя перед своей паствой. Но барон пришел мне на помощь по первому моему зову и дрался со мной плечом к плечу там, у оврагов. Я не смог ему отказать, хотя знал, что долг мой — передать его Святой комиссии. Я выполнил его просьбу — я убил его сам.
— Это был благородный поступок, — сказал барон фон Виттернауф, и кажется, его высочество едва заметно кивнул головой, соглашаясь с замечанием барона.
«Хороший знак».
— Тем не менее вы дерзки и своевольны, — вдруг оживился герцог, — вы ослушанием своим давали поводы всяким иным вассалам не слушать меня.
И тут кавалер понял, что пришло время для второго его козыря.
— Ваше высочество, не могли бы вы поглядеть бумаги, что я привез? Сии бумаги не должно видеть более никому, кроме вас, и я дам вам пояснения, которые, надеюсь, удовлетворят вас.
Все стали переглядываться, смотреть на герцога, господа были возмущены, а тот казался заинтригованным и сказал:
— У меня нет секретов от собравшихся, это мои доверенные лица.
— Не сомневаюсь, — произнес кавалер, — но эти господа — не мои доверенные лица, и у меня есть от них секреты, поэтому эти бумаги я могу показать только вам, ваше высочество. — Волков достал два небольших письма и держал их в руках. — Вам я давал вассальную клятву, поэтому только вам могу их показать.