Глядя на россыпи золота, кучами валявшегося на ковре, кавалер не испытывал каких-то особых чувств. Раньше, лет десять назад, он готов был отправиться в рискованное предприятие и за десять желтых кружочков, а теперь же… Нет, никакой радости, просто ресурс.
Они пересчитывали монеты и складывали их по сто штук в небольшие мешочки, а те помещали в сундуки и записывали все на бумагу. Шестнадцать тысяч двести семьдесят, в основном гульденов, но были и флорины, и кроны, и даже несколько дублонов. Все уместилось в три небольших, но тяжелых сундука. Несколько монет кавалер положил себе в кошель, по одному дублону дал Максимилиану и Фейлингу. Стали считать серебро. Пятьдесят семь тысяч талеров. Пара сотен в кошель пошли, на расходы. Две с половиной тысячи Мильке на покупку лошадей, полторы сотни за возы, палатки, посуду. Еще, наверное, ему придется выкупить у солдатских корпораций остатки провизии. Мало ли, зиму его мужикам надо как-то пережить. Также генерал держал в голове, что ему предстояло выплатить содержание тем солдатам и офицерам, что остались гарнизоном в лагере. А еще лафеты для пушек заказать. Быстрее бы уже Райхерд протолкнул договор в совете кантона, иначе Волкову каждый месяц придется выплачивать людям без малого шесть тысяч монет. Вот и думай, уже твои все эти деньги или еще нет. Может, поэтому он и не радовался этим россыпям сокровищ.
Когда все было посчитано, генерал стал собираться в дорогу. Нужно было ехать домой. Он оставил Мильке и Дорфуса доделывать все, что необходимо, а старшим над ними назначил Роху. Сам же Волков тепло попрощался со своими офицерами, с Эберстом, Кленком, фон Реддернауфом и командирами рот, выдал всем обещанную награду. Вот и еще траты, причем немалые.
Офицеры единодушно заверили генерала, что не упустят случая снова встать под его знамя, коли будет у него надобность. А Кленк на прощание сказал, что даже старики из его роты, и те согласны с тем, что генерал не иначе как Длань Господня, потому как за всю свою воинскую жизнь не видели, чтобы так хорошо кампания прошла. Вот так вот, а еще физиономии недовольные строили, обиженными были, что их не послушал.
Сразу после обеда с молодыми господами Хенриком, фон Тишелем, который оставил кавалерийский полк, Фейлингом, Максимилианом и десятью гвардейцами генерал поехал домой, взяв с собой лишь сундуки с деньгами.
В который раз проезжал по дороге от рыбачьей деревни к Эшбахту, кажется, знал ее уже, но то и дело останавливался на пригорках, осматривался, даже в стременах привставал.
— Генерал, — наконец обратился к нему Максимилиан, — что вы ищете?
— Смотрю, во сколько мне обойдется дорога через все эти холмы и овраги, — отвечал кавалер, не очень довольный от тех трат, что тут вырисовывались.
— Вы думаете тут дорогу построить? — удивился прапорщик.
— Да, она мне тут понадобится. Не все товары через амбары пойдут, — загадочно отвечал кавалер.
Максимилиан больше спрашивать ничего не стал, и они поехали дальше.
Едва въехали в Эшбахт, застали там переполох. Волков уже думал, что это его встречают, а тут пробегавшая девица лет двенадцати прокричала:
— Мамка, убийц в трактире схватили!
— Эй, — окликнул девочку Фейлинг, — каких еще убийц?
— Здрасьте, молодой господин, — быстро поклонилась она, — это тех убийц, что вчера купца на дороге зарезали.
— И где их схватили? — Волков помрачнел. Очень ему эта новость не понравилась.
— В трактире, господин, — снова кланялась девица.
Он сразу поехал не домой, а к трактиру. Там полон двор людей, не протолкнуться.
— Дорогу! Дорогу господину Эшбахта! — орал Максимилиан, конем расталкивая зевак.
Пока генерал слезал с коня, к нему из кабака выбежал трактирщик, поклонился.
— Рад видеть вас во здравии, господин, вся семья моя молилась за ваши победы.
— Что тут у тебя случилось?
— Вчера на дороге маленской купчишка был побит до смерти, товары его, коней — все побрали, а сегодня один человек сказал, что видел на одном человеке кафтан того купчишки, вот его господин Сыч и схватил, а тот сразу и сознался.
Волков пошел в трактир, а там, словно в церкви на Пасху, не протолкнуться — что называется, битком. Людишки стеной стоят, орут, смеются, весело им, словно балаган смотрят.
— Дорогу! — орал трактирщик, распихивая людей. — Господину Эшбахта пройти дайте, ироды!
Людишки расступились, и Волков увидал Сыча. Тот сидел за столом… Судья — никак не меньше. Только писаря ему не хватало. Рядом лопоухий его дружок стоял — ногу на лавку поставил, ножом поигрывает, весь эдакий ловкий да умелый. А уже перед ними, как на допросе, два мрачных мужика с разбитыми в кровь лицами.
Сыч, увидав Волкова, сразу вскочил, кинулся к господину:
— Экселенц! Вы вернулись!
— Кто это? — спросил кавалер, указав на двух мужиков.
— Душегубы, сволочи, вчера купчишку одного на дороге подрезали, так один дурень его куртку напялил, по ней его и узнали. Вон тот купчишка, — Сыч указал рукой на купца, который поклонился кавалеру, — куртейку своего товарища и признал, у обоих бандитов нашли деньги и ножи, они и сознались. Теперь мы человечка послали того купчишку сюда доставить, который у них краденое купил, вот ждем, пока скупщика приведут. Ну что за люди такие эти купцы: одного убьют, так всегда другой найдется, что весь его скарб у воров выкупит. — Сыч подошел к мужикам поближе, заглянул одному из них в глаза. — Сдается мне, экселенц, что это они в начале лета еще одного купца убили. Я тогда убийц не сыскал, не смог. Вот, думаю, это они же.