— Да, говорят, что все будет по закону, — подтвердил Крапенбахер. — И права у вашего купца будут такие, как у прочих.
— Нас это не устраивает, мы думаем, что они уступят, если мы будем давить на этот пункт, — добавил Лёйбниц. — Попросим дозволения строить склад, вы ведь им на вашей земле амбары строить дозволили.
Волков, застегнув колет, осматривал себя в зеркале.
— Значит, без меня вы вчера обошлись?
— Да… Тем не менее сегодня вам лучше присутствовать на заседании, — продолжал Лёйбниц. — Ваше присутствие придает вес переговорам.
Крапенбахер кивал:
— Да, так будет лучше.
— А что за вопрос будет сегодня обсуждаться? — спросил кавалер.
— Остров, что лежит на реке меж их землей и вашей. Они сами этот вопрос вчера подняли, — отвечал Лёйбниц. — Казалось бы, безделица, но как выяснилось, вокруг него, по вашей стороне реки, они сплавляют лес. И… — Он не закончил.
— Я знаю, знаю, то вопрос денежный. Я буду на заседании, — перебил его генерал.
Адвокаты поклонились и ушли удовлетворенные.
⠀⠀
Весь день, с перерывом на обед, Волков провел на заседании, впрочем, как и ландаман Райхерд, который сидел напротив. Заседание не было скучным, но бесконечные «перепрыгивания» сторон с одного вопроса на другой в попытках, отдавая что-то в одном пункте, набрать себе в других, начинали утомлять. Поистине, переговоры — дело совсем непростое. Раньше, когда кавалер служил в гвардии, стоя в охране на таком же мероприятии, он удивлялся: ну о чем можно говорить целый год? Давно бы договорились. А теперь-то все встало на свои места. Он уже понял, что привести две непримиримые позиции к общей точке согласия — тяжкий труд. Монотонный, изощренный, утомительный. Более сложный, чем шахматная партия.
После заседания, уже вечером, он чувствовал такую усталость, словно провел непростой бой. И ощущение у него было такое, что этот бой он вовсе не выиграл. И что завтра ему его продолжать.
А деньки-то потихоньку уходили, у первого набора солдат заканчивались контракты. Две недели, три — и попробуй их удержи на этом берегу, когда на том их ждет целый лагерь награбленного добра. Их ждут там деньги и безопасность. А что будет с ним, когда горцы увидят, как солдаты уходят? Они и так рьяны в переговорах, цепки и неуступчивы, а тут и вовсе обнаглеют, а могут переговоры и вовсе остановить, когда две трети его войска решат уйти. Вдруг надумают снова воевать?
«Нет, как ни крути, а лагерь нужно укреплять еще и еще. Надо вырубить весь лес и кустарник с севера, чтобы обзор для пушкарей был хороший, чтобы с самого опасного направления врагу пришлось бы идти к лагерю под картечью. А еще сено начать заготавливать и дрова и вырыть дополнительные колодцы».
Вот с такими мыслями он и ложился спать, но как выяснилось, поторопился с этим. Пришел к нему дежурный офицер и сообщил, что какой-то человек просит генерала о встрече:
— В лагерь он идти отказался, но говорит, что дело важное.
— Что за человек? — спросил Волков, у которого и намека на сон не осталось.
— Имени он своего не назвал, но по говору местный. Толстый он.
«Советник Вальдсдорф».
Это кавалера обрадовало. Он тут же оделся, позвал малую свиту и всего с тремя людьми и с одной лампой выехал через восточный проход из лагеря к пикету на восточной дороге, где рядом с тремя солдатами находился как раз тот человек, о котором Волков и думал.
— Я очень рискую, — сразу начал Вальдсдорф, — тут кругом люди.
— Хорошо-хорошо, будем кратки. Что вы узнали?
— Дочь ландамана… Вторая дочь, Урсула Анна де Шанталь, сейчас ей двадцать пять лет, потеряла мужа зимой, помер от лихорадки, жила с мужем в большой любезности, прижила двух здоровых детей, мальчику сейчас семь лет, девочке четыре, очень тосковала по смерти мужа. Говорят, и сейчас тоскует. Характера женщина кроткого, скромна и не расточительна, отцом и прочей родней она любима, отцом особенно. Имение за ней в приданое будет немалое. И отец ее, и муж люди были знатные, влиятельные. Муж ее покойный был веры вашей, и она при свадьбе тоже праведную веру приняла. — Советник остановился. — О том вы хотели знать?
— О том, о том… — соглашался Волков, вдумываясь в сказанное. — Но и о другом тоже. Что слышно, о чем говорят в земле вашей? Хотят ли люди мира?
— Люди в нашей земле живут разные, — отвечал Вальдсдорф со вздохом. — Те, что на юге в горах, — то дураки, медведи горные, тех о словах про вас не ровен час удар хватит. Так злятся, так злятся… в общем, воевать думают. Те, кто тут, на севере, у реки живут, так наоборот, навоевались уже, хотят торговать по реке, лес сплавлять. Два дня назад в Шаффхаузене, в совете, дело до кулаков дошло. Наши рюммиконские с горными подрались, морды друг другу побили. Хоть наши и похвалялись, но досталось им побольше.
— Так будет мир или нет? — Не терпелось кавалеру знать ответ на этот простой вопрос.
— Пока непонятно. Все зависит от того, какой переговорщики привезут договор: если обидный, то скорее всего, будет война, а если хороший, то может, его совет и одобрит.
— И что же, воля ландамана тут никакой роли не сыграет?