— О, вы, горцы, славитесь своей воинственностью, — кивал кавалер. — Но я-то как раз хотел увязать вопрос о пленных со всеми иными вопросами. — Нет, он не думал, что мир упадет ему в руки сразу, он готов был начать торги, но перед этим приходилось соблюсти ритуал признания силы врага. Он решил попробовать лесть: — Вы очень сильны, и многие солдаты, узнав, что я иду в поход на кантон, сразу отказывались от дела.
Лицо ландамана не изменилось, а глаза так и смотрели на кавалера настороженно. И генерал продолжал:
— Но зато те солдаты, что пошли со мной, то солдаты лучшие. Самые храбрые и опытные, что мы вам уже несколько раз и доказали.
— К чему эти слова все? — неожиданно холодно спросил консул Райхерд. — Говорю же, уполномочен я советом кантона говорить лишь о пленных, и только…
— А я хочу говорить о деньгах, — соврал кавалер. — Сколько дадите за своих людей, сколько дадите за наемников, сколько дадите за своего генерала?
Кажется, теперь ландаман хотел ему ответить, но Волков не дал. Снова заговорил, и теперь со злостью:
— В прошлый раз я вас простил, обременил легким откупом, думал, что соседи вы мирные, но вы о мире и думать не пожелали, снова и снова распрю длили, и теперь я уже хорошую цену возьму. За всех с генералом хочу пять тысяч флоринов или цехинов или пять с половиной тысяч гульденов. И золото сразу потребую, без проволочек.
Тут Райхерд снова надумал ответить, и снова ему генерал не дал.
— А не согласитесь, так милости не ждите, пленных велю резать и в реке топить, а генерала вашего так на кол посажу прямо перед большими воротами и сегодня же стену собью, войду в город, но лишь для того, чтобы его поджечь. Город ваш, может, и брать не буду, посмотрю, как пойдет. А поверну отсюда… обратно на север. А деньги… деньги я добуду в Висликофене, отдам его на меч людям своим. А потом к Рюммикону пойду, городишко зажиточный и даже стен не имеет, а вот лесопилок, и угольных ям, и дегтярен во множестве, городок богат, вожделенная добыча для всякого, сожгу его, все сожгу, как в Милликоне, камня на камне не оставлю. И отбиться от меня вам уже нечем. Вы да ваш совет думаете в городе отсидеться. Может, и так, может, и отсидитесь, но землю вашу я разорю всю. И на помощь к вам уже никто не поспеет. Да и пойдут ли вам союзники помогать, если я сегодня пленных их казню?
Теперь на лице первого консула земли Брегген появилась неприязнь к генералу. Смотрел он на него и не скрывал того, что ненавидит этого благородного мерзавца из соседнего феода.
А Волков не унимался, видел в глазах ландамана ненависть, но продолжал:
— А еще, перед тем как сжечь Рюммикон, я заверну в горы, чуть севернее его, там, говорят, на реке Золле, в тамошних деревушках, сложено восемьдесят тысяч бревен отменного леса. И лес корабельный, и дубы какие-то драгоценные. Уж хочу узнать, в чем драгоценность этих дубов, поднимусь туда, посмотрю на них, никогда не видел драгоценных деревяшек, да и сожгу все эти бревна. Большой, наверное, костер будет от них… — Он сделал паузу в речах своих, чтобы повнимательнее разглядеть лицо ландамана.
Да, вот теперь слова его дошли до первого консула земли Брегген, теперь кроме злобы видел генерал в его глазах и озабоченность. Видно, никак не ожидал первый консул земли Брегген Николас Адольф Райхерд, что еще и о тайных богатствах его земли знает этот проклятый Эшбахт. И, видя это, снова заговорил генерал, бросая последний свой довод:
— А к следующей кампании у меня будет столько ваших денег, что я к вам не с четырьмя тысячами людей приду по весне, а с восемью. И больших пушек у меня окажется не две, а четыре. И уж тогда за стенами своими дряблыми не отсидитесь ни вы, ни ваш совет.
Сказав это, Волков взял стакан и откинулся на спинку раскладного кресла, сел так непринужденно, словно не с врагом говорил, а со старым приятелем за стаканом вина пережидал полуденный зной. И хоть выглядел он спокойным, как раз сейчас генерал волновался. Очень волновался, ожидая от Райхерда ответа.
И человек, что больше походил на крестьянина, а не на первого консула целой земли, наконец ответил, вернее, задал ему вопрос, который Волков и хотел услышать:
— И что же вы желаете?
— Что желаю? — Генерал сделал паузу, как будто думал, как ответить на вопрос, хотя давным-давно знал, чего он желает. Наконец проговорил: — Желаю торговать. Хочу, чтобы в земле Брегген мою рожь, мой овес и мой ячмень принимали беспошлинно, и кирпич с черепицей тоже. Лес… Все, что на моей стороне реки, — все мое. Линхаймский лес мой. Если Милликонская ярмарка оживет, желаю, чтобы мой купец имел место в первом торговом ряду. И ко всему еще желаю десять тысяч гульденов.
— Так вы мира желаете? — спросил ландаман. — Торговать хотите?
В голосе его слышалось удивление, видно, никак он не ожидал от закоренелого солдафона, каким считал Волкова, разумных требований мудрого правителя.
— Не все мне мечом проживать, если сосед честный и не заносчивый, можно и с торговли жить, — спокойно отвечал кавалер. — Тем более что и вам это будет выгодно.
— Много вопросов, — заговорил ландаман после длинной паузы. — Напомню вам, что совет уполномочил меня говорить лишь по поводу пленных.
— Так ступайте и передайте совету мои предложения. Скажите, если примут их, я готов подписать мир.
Первый раз, первый раз он произнес это слово — «мир». Оно должно было прозвучать. Вот только генерал волновался: не рано ли? Этак горцы, сволочи, подумать могут, что ему мир нужен больше, чем им. Ерепениться начнут, заноситься. Впрочем, не в их положении сейчас заносчивыми быть. Ведь он и в самом деле может за месяц выжечь всю их землю. Ну, кроме пары крупных городов, таких как Шаффхаузен и Мюлибах. А после Милликона они в этом сомневаться не должны.
— Я передам совету ваши пожелания, — произнес первый консул земли Брегген Николас Адольф Райхерд, вставая.
— Нижайше прошу совет земли Брегген с ответом не тянуть, — с заметной долей язвительности сказал генерал, тоже поднимаясь из кресла. — Иначе поутру начну бить стену и резать пленных. Жду ответа до зари, и не более.
Ландаман посмотрел на него и лишь кивнул головой.
Когда делегаты города уехали, к кавалеру пришли офицеры. Брюнхвальд, Кленк, Пруфф, фон Реддернауф, Роха и Дорфус с Мильке. Господа желали знать, как прошли переговоры. Но Волков не хотел ни гадать, ни обнадеживать.
— Ничем, господа, — отвечал он, — дал им время до утра. Капитан Пруфф, до утренней зори прошу вас стену не бить. А вы, господа, работы продолжайте, рогатки напротив ворот не сделаны, чего ждете? Вылазки? Палисады ставьте, окапывайте их. Готовьте фашины. Фон Реддернауф, разъезды не ослаблять. Пока для нас все идет как и шло. Готовимся к штурму, господа, готовимся к штурму.
Но штурмовать город не пришлось. Еще до захода солнца на восточные ворота пришел человек и протрубил оттуда. Звук трубы был слышен весьма далеко и долетел до шатра, около которого под навесом от солнца Волков в одиночестве сидел за столом, никого не хотел видеть, ни с кем не хотел говорить, почти не прикасался к ужину. Генерал должен был выказывать спокойствие и хладнокровие, хотя, будь он сейчас один, он бы места себе не находил от волнения. Но теперь, услыхав трубу, почти сразу успокоился. Горцы решили… Нет-нет, конечно, они не примут безоговорочно всех его требований, на это кавалер не рассчитывал, но они решили торговаться. Пожелай они продолжить войну, то просто ничего бы не предприняли до утра, а скорее всего, перетащили бы на восточную стену свои пушечки. Услыхав трубу, генерал начал успокаиваться. Попробовал свежайшей буженины и попросил у Гюнтера неразбавленного вина.